Ни одна выставка в Екатеринбурге не обходится без присутствия высокого человека со звучным голосом и рыжей бородой — директора Арт-галереи Ельцин Центра Ильи Шипиловских. Он может рассказать вам про «культурную революцию» в Перми, где жил долгие годы, назвать имена всех современных художников, со многими из которых знаком лично, и поделиться впечатлением от мастерской основателя соц-арта Эрика Булатова. Вы очень удивитесь, когда узнаете, что Илья вполне бы мог сейчас работать следователем в Перми, ведь его юношеские годы прошли за изучением уголовного права. Рассказываем, как череда почти случайных событий привела его сначала в искусство, а затем в Екатеринбург, в рубрике «Горожанин», которую мы ведем вместе с «Атомстройкомплексом».
«Присутствовал при опросах, обысках, очных ставках»
— В старших классах я не очень понимал, кем хочу стать, но знал, что высшее образование должно быть. Сначала думал поступать на исторический факультет в Пермском государственном университете, но мой отец призвал идти по его стопам — он как раз учился в ПГУ на юридическом факультете.
Илья Шипиловских. Фото: Арина Распутина / It's My CityУ меня была специализация «уголовное право» — базовое образование для нашей страны, я считаю. Практику я проходил в Главном управлении отдела внутренних дел города Перми, его еще называют зданием «за танком» — большим монументом Второй мировой войне. Я присутствовал при различных следственных действиях — опросах, обысках, очных ставках. Темной стороны уголовного розыска я тогда не видел, только каждодневный труд людей, которым без конца дают новые дела.
Однажды, когда мы ездили в СИЗО, кураторы практики надо мной подшутили, оставив с подозреваемым в комнате наедине. Он мне сказал: «А чё они тебя одного оставили, возьму и сожгу все материалы дела». Помню, я ему так пренебрежительно ответил: «Да жги». Мне было плюс-минус 20 лет, я легко относился ко всему происходящему — это было частью нормы.
Я знал, на кого учусь — мне нравилось погружаться в криминалистику, было любопытно наблюдать за работой судмедэксперта, который при нас выяснял причину смерти человека. Особенно меня увлекали теория и история государства и права, в рамках которых рассказывали, как общество само себя организует. Но еще студентом я понял, что работать в сфере уголовного права и вообще юридической практики мне будет сложно, особенно в России.
Соотносить эту деятельность с внутренним ощущением справедливости и чувствовать себя вольготно в рамках того же телефонного права у меня бы не вышло.
Может, это был юношеский максимализм, но мне хотелось заниматься менее зарегулированной деятельностью и иметь возможность делать то, что нравится. На первых курсах я играл веселый панк-фанк в группе «Цветное всё», а на последних мы организовали философский кружок вместе с Димой Вяткиным, Митей Меркушевым и Маратом Исмагиловым. Эти три человека с философского факультета сыграли важную роль в моем становлении. Мы обсуждали разные темы, в том числе академическую авангардную музыку. И через эту линию я пришел к визуальному искусству ХХ–ХХI веков, которым занимаюсь до сих пор.
Пермская культурная революция
— В 2008 году я закончил университет и вместо того, чтобы пойти работать по специальности, устроился в Green Art — единственную на тот момент галерею в Перми, занимавшуюся исключительно современным искусством. Она была совсем небольшой, буквально 30 квадратных метров. Я был единственным сотрудником и делал все — от ведения соцсетей до развески картин, встречи художников и гостей. Зарабатывал всего 1000 рублей в неделю, но в целом был рад, ведь это была моя первая нормальная работа.
Фото: Арина Распутина / It's My CityВ Перми тогда происходили интересные события: открылась выставка «Русское бедное», которая ознаменовала собой веху в истории российского современного искусства, а вместе с ней — музей PERMM. В городе разворачивалась новая действительность — бесконечные фестивали, концерты, выставки. Директор Green Art Лена Олейникова стала ассистентом у Марата Гельмана (коллекционера, бывшего директора музея PERMM — прим. ред.), а я немного помогал ей в «культурной революции».
Мой первый кураторский проект прошел в рамках фестиваля «Живая Пермь». Это была выставка фотографии «Все не то, чем кажется» со страстным эпиграфом из стихотворения Федерико Гарсия Лорки «Ведь за маской любви всегда прячется смерть». На том же фестивале мы с философским кружком создали новое объединение Plumpes Denken и пробовали себя в качестве художников. Еще чуть раньше нас заметили ребята из Екатеринбурга и пригласили на первый «Арт-Завод» в будущий «Теле-клуб», а через год на Камвольный комбинат. Тогда я еще не знал, что стану екатеринбуржцем спустя пару лет.
Искусство или музыка?
— Долгое время я жил в формате эксперимента: кураторство — хорошо, писательство — прекрасно, музыка — отлично. Поэтому когда появилась возможность уехать в Москву играть пост-гранж-стоунер-рок, я легко согласился. В 2010 году я много выступал с группой 8 tripping horses — мы играли в гремевших тогда клубах «Солянка», «Точка», «Форс-мажор», Sexton. Было очень весело, мне нравилось. Мы даже дали два сольных концерта с элементами спектакля в театре «Практика».
Но в этом же году произошло плохое событие. Моя будущая жена Ксюша возвращалась с первой Уральской биеннале в Пермь и попала в аварию на трассе. У нее была довольно серьезная травма, поэтому я бросил свои дела в Москве, вернулся в Пермь и следующие полгода провел у постели Ксюши.
Переезд в Екатеринбург
— Наверное, если бы события так не сложились, я бы строил карьеру музыканта в Москве. Но вернувшись на Урал, я подумал, что все-таки надо сосредоточиться на искусстве. Когда Ксюше стало лучше, я начал искать работу. В PERMM свободных вакансий не было, но освобождалась должность куратора в уральском филиале ГЦСИ. Летом 2011 года Алиса Прудникова пригласила меня в Екатеринбург. Мне было уже 25 лет, надо было как-то определяться со своей жизнью, поэтому я согласился на переезд.
Да, в Перми тогда гремела «культурная революция», но и в Екатеринбурге с современным искусством тоже все было очень хорошо. Я не разочаровался, когда приехал.
Фото: Арина Распутина / It's My CityВо-первых, я сразу стал работать куратором и с головой погрузился в это. Во-вторых, мне было с кем проводить свободное время — я уже был знаком с командой ГЦСИ, местными художниками и группой «Городок чекистов», которую слушал еще в Перми.
Уезжают люди в город на Неве,
Я сижу на ЖБИ, накормленный, в тепле,
По рукам стекает пиво, месяцы проходят мимо.
В Городке чекистов все не так уж чисто.
Помню, как услышал эти строки в исполнении Славы Солдатова (солист группы «Городок чекистов» — прим. ред.) и просто опешил — какая мощь! Конечно, на первой же прогулке по Екатеринбургу я пошел пить пиво в Городок вместе со Славой и свою первую однокомнатную квартиру, где мы прожили пять лет, снял совсем рядом.
«Городок чекистов нужно перепридумать»
— У меня многое связано с Городком чекистов. Во время третьей Уральской биеннале я был куратором выставки об этом конструктивистском комплексе. Мне казалось важным рассказать людям, которые пришли посмотреть на современное искусство, о месте, в котором они оказались.
Собрать информацию для выставки было непросто, например, планы и чертежи комплекса 1930-х годов мы так и не нашли. Говорили, что они хранятся в архивах ФСБ в Москве. А вот от музея ФСБ в Екатеринбурге мы получили пару фотографий руководящего состава НКВД, который как раз жил в городке, и ответы на пару вопросов. Поговорить с сотрудниками музея вживую не получалось, со мной общались только по телефону и через запросы в письменном виде — приходилось бросать пакет с ними в почтовый ящик для обращений граждан, будто это доносы.
Чтобы понять, существуют ли серьезные подземные ходы, ведущие от Городка к домам Госпромурала и зданию центрального военного округа, мы общались с диггерами и исследователями. Сергей Погодин, который заявлял себя специалистом по истории советского периода, рассказывал, что видел их своими глазами на чертежах из архивов ФСБ. Но мы не смогли найти документальное подтверждение многим его словам. Диггеры тоже рисовали карту ходов и рассказывали про вагонетку под домом. Но комплекс обслуживала своя угольная станция, и вагонетка могла относиться к ней. Поэтому были эти ходы или нет — черт его знает!
Фото: Арина Распутина / It's My CityНо все-таки мы собрали в одном месте самую разную информацию и уникальные архивы. Например, достали планы 1960-х годов, узнали, какого цвета был Городок чекистов изначально. Все это вошло в каталог выставки, который можно использовать для реконструкции комплекса. Мы даже смогли выйти на связь с внучкой архитектора Антонова, который проектировал Городок чекистов и Дом чекиста, а после был обвинен в шпионаже. Ему удалось уехать в Финляндию, где до сих живут его родственники. Правда, чтобы привезти его внучку на биеннале у нас не хватило ресурсов.
Городок ветшает и до нас висел в воздухе, но мы сделали что-то осязаемое, чтобы запустить маховик изменений. Лариса Пискунова и Игорь Янков из рабочей группы выставки стали дальше предметно заниматься архитектурным авангардом и сейчас водят экскурсии по комплексу среди многого прочего. Место приобрело свою изюминку — я знаю, что после биеннале в Городок переехали архитекторы, которые могут позволить себе и другое жилье. Часть местных жителей тоже поняла, что их дома — это ведь история ХХ века.
Но чтобы внести основательные изменения в облик Городка, его нужно перепридумать, как это было сделано в начале 1960-х годов.
В военное время в здание будущей гостиницы «Исеть» поселили огромное количество людей. Инфраструктура не справлялась, и здание пришло в ужасное состояние. КГБ, на время переставшее быть совсем уж всесильным из-за развенчания культа Сталина и хрущевской оттепели, передало здание на баланс города. Из «Исети» выселили всех людей, чтобы провести ремонт и открыть там гостиницу — произошло качественное изменение: Городок чекистов перестал быть закрытым, стал частью городской среды. Мне кажется, сейчас должно произойти сравнимое по масштабу событие. Иначе здание продолжит ветшать.
«Екатеринбуржцы считали, что никакой воды в городе нет»
— Еще один важный для меня проект времен работы в ГЦСИ — выставка «Город-порт. Здесь моря нет». Это была первая экспозиция на втором этаже центра, до 2011 года это пространство еще не было выставочным залом. В основу выставки легло мое ощущение от переезда в Екатеринбург — я заметил, что местные жители считают, что никакой воды в городе нет. Городской пруд тогда никто не воспринимал как ценный ресурс и смыслообразующее пространство города. Мне это было странно, ведь в Перми соотносят свою жизнь и ритмы с рекой Камой. Поэтому в основу выставки легла мысль о том, что Екатеринбург — это город-порт. Мы с кураторами пригласили художников из разных городов, которые переосмыслили шаблонное восприятие индустриального рабочего города.
Эффект этой выставки был долгоиграющим, современные урбанисты упоминают ее иногда в разговорах об Исети, а я делаю вывод, что предложенное размышление заронило зерна. И, конечно, у меня вызвала большое уважение история с защитой акватории пруда.
Фото: Арина Распутина / It's My CityСпустя три года я вернулся к Исети, когда делал международный паблик-арт-проект «Решительные действия» вместе со Свеном Менднером. Мы разместили несколько прорывных для своего времени объектов на прибрежной территории от ГЦСИ до моста на Малышева. Например, художница с ганскими корнями Зои Аджонио поставила на набережной огромный стол и устроила званый обед для 40 незнакомцев. Готовила она, конечно, ганскую кухню, и мы еле нашли продукты. Ну, где достать в Екатеринбурге плантан? Но мне нравилась такая импровизация в работе куратора современного искусства — ты все время должен что-то сделать впервые в жизни и не удивляться.
После этого все мои кураторские проекты размещались в основном в галереях, но в этом году я вернусь к паблик-арту с фестивалем «ЧО», который организует компания «Атомстройкомплекс». Мне нравится идея сделать регулярным появление новых арт-объектов в городе. В Екатеринбурге есть критическая масса авторов, которые способны артикулировать интересные публике высказывания, и есть публика, которая этого ждет.
Я живу в этом городе 11 лет и понял, что здесь сильна преемственность. Например, история современного искусства здесь непрерывна — от появления Уктусской школы в 1960-х годах до сегодняшнего дня. Люди, которые находятся внутри сообщества, знают, что было до них. В Перми такого нет — каждое следующее поколение приходит на выжженное поле, ставит свой флаг и говорит: «Мы здесь первые». Это тоже классно, но, увы, флаг в какой-то момент бросают и уходят. А здесь он передается в следующие руки, и «ЧО» как раз укладывается в эту парадигму.
«Мы подняли разговор об инклюзии»
— В 2015 году после стажировки в Англии я провел свою последнюю выставку для ГЦСИ и, закончив проекты, ушел искать что-то новое. Мне хотелось больше ответственности и сложных задач.
Тогда в городе уже говорили об открытии Ельцин Центра, и меня совершенно случайно позвали провести экскурсию по городу для куратора Елены Селиной и художника Дмитрия Гутова — они работали над первой выставкой Арт-галереи. Тогда я не придал значения этому знакомству. На открытие галереи я пришел как зритель в первый рабочий день и понял, что в Екатеринбурге появилась еще одна сильная институция. Буквально через несколько дней мне позвонил архитектор Ельцин Центра Борис Бернаскони и предложил заняться галереей, потому что ее кураторы решили переехать. Я долго не размышлял — реализовалось то, о чем я думал с начала года.
Концептуально галерея должна была стать другой — изначально здесь планировали сделать ставку на более традиционное по форме и содержанию искусство. Но первая выставка «90-е» задала куда более современное направление. Стало понятно, что Ельцин Центру не помешает выходить из ХХ века в сегодняшний день и предлагать зрителю не только картины и скульптуры, но и инсталляции, медиа-арт, более концептуальное искусство. Руководство ожидало от меня своего видения, я и сформулировал, что это будут кураторские проекты, показывающие искусство ХХ–ХХI веков, по возможности такое, которого в Екатеринбурге еще не видели. В действительности все оказалось еще интереснее.
Фото: Арина Распутина / It's My CityЗа эти годы мы сделали немало выставочных проектов — показали графику живого классика Эрика Булатова, собрали созвездие работ Эрнста Неизвестного из разных коллекций, запустили две важных выставки русского авангарда и не только. Все это — важные для меня проекты. Но одна выставка во многом изменила подход к работе галерей в городе — это проект «Единомышленники», который мы делали вместе с музеем «Гараж».
Сама экспозиция современного искусства была прорывной для Екатеринбурга — зрители смогли увидеть работы Роберта Раушенберга, Сесилии Браун, Марка Куинна, Олафура Элиассона и многих других известных художников. Кроме того, благодаря этой выставке мы в Ельцин Центре получили компетенции, связанные с инклюзивными программами. Выставка была спроектирована и сделана кураторами вместе с людьми с разными формами инвалидности. У каждой работы был стенд с тактильным описанием, тифлокомментариями и другими интерпретациями, которые позволяли сделать произведение искусства доступным самому широкому кругу посетителей. А чтобы снять напряжение от информационного шума, в экспозицию включили комнату сенсорной депривации, которой могли воспользоваться, к примеру, люди с аутизмом.
Тогда в городе мало кто делал выставочные проекты с прицелом на доступность всем зрителям. Сотрудники галереи специально проходили обучение у сотрудников «Гаража», чтобы правильно проводить экскурсии, а через некоторое время после выставки в Ельцин Центре появился самостоятельный отдел инклюзивных программ. Мы подняли разговор об этом, и это позволило изменить правила игры. Получилось очень органично, ведь само современное искусство — это пространство максимальной инклюзивности, где поднимаются вопросы разности и принятия.
Сейчас к каждой выставке в галерее мы делаем текст в формате easy to read — это международный стандарт текста, который доступен всем, в том числе людям с разным бэкграундом.
Кураторские тексты могут быть довольно сложными и обычно они адресованы людям с высшим образованием как минимум. Зачем эти элитистские подходы? Нужно быть ближе, давать возможность всем понять то, что ты хочешь показать.
К чему привела порча картины ученицы Малевича
— До недавнего времени мы не помещали работы под стекло, позволяя увидеть живопись наиболее полно. Но после ситуации с картиной Анны Лепорской (сотрудник ЧОП пририсовал глаза фигурам на полотне — прим. ред.) нам пришлось пересмотреть протоколы безопасности и немного пожертвовать восприятием зрителя. Хотел бы я, чтобы подобных историй не случалось, но теперь у нас есть опыт, который может быть полезен не только нам, но и другим музеям и галереям. Ну, а я теперь знаю на практике, как в подобной ситуации ведут себя все ее участники — страховая компания, партнеры, СМИ и т. д.
Я понимаю, почему эта история вызвала такую дискуссию. Ветеран Афганской войны, для которого встреча с искусством стала чем-то из ряда вон выходящим, и это сподвигло его на действия за рамками нормальности. Подобные истории поляризуют общество: половина людей обвинили его в некультурности и бестолковости, другие, наоборот, говорили, что авангард — это не искусство.
Это бурление человеческих эмоций, которое вышло наружу, не сделало дискуссию плодотворной — люди лишь озлобляются и начинают испытывать большую неприязнь к тем, кто на них не похож.
В этой истории перемешалось много всего, что у нас в стране происходит и происходило. А я всегда чувствовал ответственность за то, чтобы люди не забывали прошлое. На выставках, которые я курирую, часто можно увидеть архивные документы, вырезки из газет, исторические выдержки. В России привыкли все резко менять, обрубать и разрушать эти связи. Мне важно эти связи заново сплетать и делать их видимыми, чтобы сегодняшние горожане и граждане страны понимали — ничто не приходит из ниоткуда и не уходит в никуда. Решения и действия, которые они принимают и совершают сегодня, не забудутся. Хорошие это вещи, плохие ли. Все, что мы делаем сейчас, станет поводом для дискуссии в будущем. Стоит помнить об этом всегда.
Партнерский материал
It`s My City