В этом году исполняется 10 лет арх-группе Podelniki и проекту восстановления Белой башни на Уралмаше, которую архитекторы взяли под опеку. Лицо этого проекта Полина Иванова пока не знает, как будет отмечать круглую дату, но уже начинает подводить первые итоги.
Как взять на себя ответственность за здание и выжить? Почему реставрация башни не затянулась, а идет как надо? Зачем Полина со студенчества привлекает внимание к истории Екатеринбурга и почему исследование городских сообществ спасет памятники архитектуры — рассказываем в рубрике «Горожанин», которую мы выпускаем совместно с «Атомстройкомплексом».
«Екатеринбург казался конечным пунктом всех успешных людей»
— Я переехала в Екатеринбург из Тюмени в 2001 году, чтобы учиться в архитектурной академии. В моей школе был подготовительный архитектурный класс, где преподавали выпускники тогда еще свердловского УрГАХИ (Уральского государственного архитектурного института, сейчас УрГАХУ — прим. ред.). Это были люди, влюбленные в Екатеринбург, наверное, потому что там прошла их молодость. И нам, школьникам, казалось, что это конечный пункт всех успешных людей, город мечты.
Но во время учебы в академии я поняла, что «арх» (сокращенное название Уральской архитектурной академии, ныне университета — прим. ред.) переживает большой кризис. Академия должна быть местом, которое сильно стыкуется с практикой, потому что архитектура, как медицина и театр, меняется молниеносно. То, что преподают на первом курсе, уже неактуально к пятому, это нормально. У нас были прекрасные преподаватели истории архитектуры, композиции — того, что не имеет срока годности. Но все, что касалось проектирования, вызывало вопросы. Мы понимали, что в академии не отслеживают современные тенденции.
Полина Иванова. Фото: Саша Зубковский / It's My CityЕдинственным преподавателем, который приходил читать лекции со своих проектов и не засиживался в профессорской, была Ирина Павловна Столер. Из-за нее я выбрала специализацию промышленной архитектуры и осталась в академии еще на два года. Правда, и там нам преподавали какие-то древние вещи, например, рассказывали, как спроектировать мартеновский цех, хотя в то время такие цеха на Урале начали массово закрывать. Нам не хватало актуализации, и мы с однокурсниками стали искать образование на стороне.
Однокурсники становятся подельниками
— В «архе» была развита студенческая жизнь. Помимо театров и стройотрядов, был профком, который устраивал движуху — вечеринки в клубе PV, перформансы, выставки и все, что связано с современным искусством. Но что было делать нам, ботанам, которые хотят учиться?
Я начала участвовать в архитектурных конкурсах, в которые нас вовлекала академия. Так, на состязании по проектированию домов для будущего Академического района я подружилась с Антониной Савиловой, а во время конкурса на застройку территории вокруг границы Европы и Азии мы сработались с Евгением Волковым, Ольгой Красновой, Павлом Логиновым и Александром Самариным. Позже мы стали называть себя «Подельниками» (в будущем арх-группа Podelniki — прим. ред.).
Тогда же, в начале 2000-х, под Калугой прошел первый фестиваль «Архстояние». Архитекторы и художники съезжались на реку Угра, чтобы делать чистую архитектуру — нефункциональную, но очень выразительную. Мы с «Подельниками» мечтали провести нечто подобное в Екатеринбурге. ГЦСИ пустил нас в свой двор, и мы пробовали сооружать конструкции из одноразовой посуды. Потом строили из картона и других материалов. Нам было важно понять соотношение общего и деталей, человека и объекта, почувствовать материал.
Фото: Саша Зубковский / It's My CityПомимо этого мы интересовались исследованием города. В академии тогда все ругали современную застройку Екатеринбурга, и мы решили разобраться, какая архитектура в городе считается достойной. Распечатали анкеты, в которых попросили респондентов указать пять любых выразительных зданий, раздали их преподавателям академии, и вдруг все всполошились!
Нам сказали, что это очень важное исследование, в опросе участвовали даже члены Союза архитекторов. Это, конечно, повлияло на выборку, но дало нам возможность создать список из сотни зданий разных эпох, которые местные архитекторы считают знаковыми. На основе этого мы открыли выставку. Кстати, на нее пришли преподаватели, от которых мы постоянно слышали, что Екатеринбург в плане архитектуры ничем не интересен.
Из этого опроса родился фестиваль «PRO Город». Нам хотелось, чтобы об архитектурном наследии Екатеринбурга заговорили не только в стенах академии, а этой темы в повестке не было совсем.
Однажды мы обратились к знакомому журналисту, чтобы в СМИ осветили разрушение Вознесенской церкви. Он сказал: «Чуваки, пока с этой церкви кому-нибудь на голову не упадет кирпич, никто про нее писать не будет». И мы начали фантазировать: сначала хотели лечь у церкви и говорить прохожим, что нас придавило кирпичом, потом обсуждали перформанс с гигантскими кирпичами. Осуществлять это мы не стали, но идея экспериментальной инсталляции вошла в основу «PRO Города».
Это был абсолютно стихийный фестиваль. Мы собрали волонтеров, дали им информацию о пяти исторических зданиях в Екатеринбурге и предложили сделать любые инсталляции рядом с ними. Мы абсолютно не контролировали творческий процесс, а в день фестиваля ездили по объектам и вместе со всеми удивлялись тому, что сделали ребята.
Фото: livejournal PodelnikiСамая яркая инсталляция получилась у усадьбы Филитц. Был сильный ветер, и волонтеры с помощью лент и воздушных шаров сделали на фоне фасада летающий дом. А около Вознесенской церкви поставили огромные песочные часы, играя с формой купола. Все инсталляции работали с идеей скоротечности времени и были однодневными.
На другие «PRO Города» приходили уже не только студенты, но и те, кто интересовался сохранением наследия. Сложно сказать, повлиял ли этот проект на судьбу зданий, но на интерес к наследию — да. Сейчас в каждом СМИ Екатеринбурга есть рубрика, посвященная истории города.
«Башню отдали детям»
— Во время учебы в академии мы привезли в город московский зонтичный бренд — фестиваль «Дни архитектуры». Чтобы организовывать экскурсии в рамках этого фестиваля, нам было необходимо юрлицо. Поначалу мы пользовались печатью УрГАХА, после выпуска из академии это стало невозможно. Поэтому 13 марта 2012 года мы зарегистрировали юрлицо «Подельники». Скоро нам будет 10 лет!
Белая башня. Фото: Игорь Брук / It's My CityНаша команда расширилась, в ней появился юрист Николай Смирнов, но не было своей площадки. Так работать было неудобно — все валялось по разным углам, а музеи и другие площадки имели свои ограничения. И мы начали поиски своего места.
Первый же опыт был неудачным. Мы хотели получить в пользование одноэтажный особняк из кирпича на Горького, 20. Собрали рекомендательные письма, заручились поддержкой институций, но как только подали запрос, в котором просили передать здание нам, его снесли. Это был момент отчаяния для всех, кроме нашего юриста. Он понял, что система работает, и предложил попробовать с другим объектом — Белой башней.
Года за два до этого судьба башни уже обсуждалась. Все понимали, что ее нужно спасать, но все упиралось в собственника, который был главным человеком в цепочке принятия решений. Мы поняли, что надо становиться этим собственником, подали заявку и стали хранителями башни (с 9 сентября 2012 года Белая башня находится в безвозмездном пользовании арх-группы Podelniki — прим. ред.). Спустя несколько лет нам через третьи лица передали, что этот эпизод в МУГИСО назвали «башню отдали детям».
«Шутили, что нужно запустить в башню змей, чтобы туда никто не лез»
— В обучении рисунку есть такой принцип: композиция должна быть готова на любой стадии. Ты рисуешь от общего к частному — контур, части, детали — и на любом этапе получаешь некий результат. У нас случилось такое же отношение к проекту башни.
Сначала мы прыгнули в омут с головой, наш горизонт планирования ограничивался 4–5 годами. Тогда казалось, что это вечность! К счастью, мы поговорили с одним из специалистов, работавшим во флигеле «Руины» (выставочное пространство в руинированном каретном сарае усадьбы Талызиных при Музее архитектуры имени Щусева — прим. ред.), и поняли, что можно сразу проводить экскурсии и мероприятия, не ожидая окончания реставрации.
Но сначала нужно было убрать весь мусор, потому что 10 лет назад башня была местным общественным туалетом и помойкой. И это было непросто. Однажды, когда мы разбирали мусор, в угол встал мужчина и начал писать. На наше возмущение он ответил: «Я думал, вы сейчас уйдете». А один парень нас чуть не выгнал, потому что привык каждый месяц приходить в башню, чтобы побыть в одиночестве и поиграть на свирели.
Фото: Саша Зубковский / It's My CityМногие люди ощущали башню своей — и это логично, они провели в ней больше времени. Мы понимали, что башня общая, и все, что мы будем делать в ней, может быть уничтожено. Например, нам нужно было залить пол дезинфицирующей смесью и оставить сохнуть три дня. Но башня всегда была открыта, и люди могли спокойно прийти, ненароком все испортить и даже отравиться парами. Что с этим делать? Помню, в какой-то момент у нас в чате возникла шутка о том, что нужно запустить в башню змей, чтобы туда никто не лез.
Самый очевидный вариант — закрыть башню от всех, поставить на окна решетки. Но любой шаг в сторону огораживания и обматывания колючей проволокой вел не туда. Да, пришлось поставить забор, потому что с полным мочевым пузырем перелезть через него все-таки сложнее. Но мы дали ключ от забора каждому участнику субботников, и на субботники звали всех местных жителей и резидентов башни.
В какой-то момент мы решили закрасить граффити снаружи и внутри башни. Но там, где закрашивают одно граффити, появляются два. Мы попросили «Стенограффию» помочь нам познакомиться с людьми, которые рисовали в башне, и договориться что-то убрать, а что-то оставить. Помню, что разговор был неожиданный для обеих сторон — они были в недоумении от того, что их разрешения кто-то спрашивает.
Сейчас рисуют только на окнах и дверях. Возможно, у тэггеров есть пунктик, что с окна легче смыть, но в нашем случае это не так — дело в том, что у нас окна не из стекла, а из пластика, с поликарбоната краску смыть невозможно. Рисуйте на двери!
На сегодняшний день Белая башня прошла консервацию и исследование, дальше будет реставрация и эксперимент по ее приспособлению. Это процесс, который мы пройдем от начала до конца и покажем другим проектам, что это реально.
Лет пять назад нам говорили, что некие широко известные в узких кругах люди решили забрать у нас башню и сделать там что-то свое. Тогда у нас была горячая стадия проекта и нам некогда было лезть в политические игры, да и мы понимали, что так, как мы, башней заниматься никто не будет. С предложением никто так и не пришел. И это хорошо.
«Общество сейчас переживает атомизацию»
— Прошлой зимой во время сноса ПРОМЭКТ (конструктивистское здание на улице Декабристов, которое было снесено для строительства ЖК «Архитектон». Полина Иванова состояла в группе защиты здания — прим. ред.) я сильно выгорела. Чтобы это пережить, я уехала в Казань к своим друзьям из «Проектной группы 8» — они занимаются соучаствующим проектированием, выстраивают коммуникацию между архитекторами и сообществами горожан.
Фото: Саша Зубковский / It's My CityЯ каталась на стуле по их офису и жаловалась на жизнь. И как-то на этом фоне мы начали говорить о солидаризации и атомизации в обществе. Первое понятие описывает процесс роста социальных связей, когда общие идеи объединяют людей. Можно вспомнить, какой подъем был у города после событий в сквере в 2019 году. Атомизация — это обратный процесс, когда людям неинтересен мир за пределами квартиры. И мне кажется, что сейчас общество находится на этом этапе — разваливаются политические, социальные институты, и мы пытаемся солидаризироваться хотя бы вокруг локальных проблем, таких как расширение моста на Малышева.
Мне хотелось бы, чтобы люди, задумывая дела, надеялись не только на свои силы, но и на то, что они могут создать вместе. Город меняется не только по указке сверху, его меняют сообщества.
Если обратиться к истории Екатеринбурга, становится понятно, что в разные времена объединения людей влияли на решения местных властей об изменении облика города или создавали что-то сами. Например, братья-купцы Агафуровы создали общество любителей велосипедного спорта и сделали первый велодром, который потом превратился в Центральный стадион и сейчас «Екатеринбург-Арену». А учитель французского языка Онисим Клер сформировал «Общество любителей естествознания», которое выпускало научный журнал об Урале и создало первую музейную коллекцию о городе и крае.
Эта мысль натолкнула меня на создание проекта «История солидаризации Екатеринбурга», который мы проводим вместе с фестивалем «ЧО». Последние месяцы мы собирали информацию обо всех сообществах, которые известны исследователям Екатеринбурга. А теперь мы собираемся проследить связь сообществ и мест — это может быть здание, сквер или любое место на карте, где участники сообществ жили и что-то делали. Если все получится, то в рамках следующего фестиваля мы откроем выставку, и у города появится история в лицах.
«Исследовательская Америка»
— Недавно я выпустила каталог зданий свердловского советского модернизма. Этот стиль давно меня интересовал, во многом потому, что это «исследовательская Америка», которую можно открыть и стать первым. Исследовать важно в том числе и для того, чтобы сохранить в дальнейшем. Здания совмода напоминают машины. Это синтетическая архитектура со сложными инженерными системами, состояние которых важно поддерживать. Например, в Драмтеатре сейчас проблемы с вентиляцией, потому что его закрыли в «золотой» короб.
Фото: Саша Зубковский / It's My CityЯ надеюсь сделать путеводитель по совмоду, чтобы у этих зданий появился исторический сторителлинг. Мне важно показать, что история Екатеринбурга не ограничивается дореволюционной, авангардной и тыловой эпохами. На высокоточных предприятиях Свердловска работали увлеченные специалисты, которые многое сделали для полетов в космос. И одновременно с романтическими мечтами о полдне ХХII века и мировом коммунизме люди жили в страшном дефиците.
После совмода я хочу вернуться к конструктивизму и заполнить пробел в исследовательских материалах по этому стилю и эпохе. А потом займусь современным городом.
«Я нахожусь в клетке своих компетенций»
— Последние несколько лет я понимаю, что нахожусь в клетке своих компетенций, которые прибиты гвоздями к Екатеринбургу. Возникает вопрос, кто я без энциклопедических знаний о городе и социальных связей, обретенных здесь?
С другой стороны, я понимаю, что другого такого открытого города нет. В Тюмени ресурсов больше, чем предложений. Мои знакомые оттуда быстро находят гранты и площадки под свои проекты, но конкурентной среды нет и кажется, что ни один проект не может там родиться, пока не выданы зарплаты. В Новосибирске на любую идею задают вопрос: «А зачем?» А в Екатеринбурге ты можешь предложить собрать волонтеров и сделать что-то удивительное из палок и бесплатных Google-сервисов. И все скажут: «Классный проект, я с тобой!» И хотя везде что-то делается и происходит, складывается ощущение, что в других городах есть некое сопротивление. Екатеринбург в этом смысле ми-ми-ми.
Партнерский материал
It`s My City