Когда слова остаются в тетрадях

В Арт-галерее Ельцин центра работает выставка, на которой писатель Пришвин предстает не совсем тем, кем кажется. «Михаил Пришвин. Фотографии и дневники 1928-1936» может стать откровением для человека, привыкшего видеть в нем исключительно автора текстов школьного диктанта. IMC побывал на выставке и узнал классика с новой стороны.

Не все знают, что Михаил Пришвин вел дневник. Глубоко личный, не для посторонних глаз. А еще увлекался фотографией, интересно и тонко рассуждая о ее смысле на страницах своих рукописей. Сочетание фотосъемки и дневниковых записей стало для писателя делом всеобъемлющим. Около полувека Пришвин вел свои тетради, берег как зеницу ока: спасал от пожара, перевозил и прятал. С годами тетради сложились в многотомный «Дневник», по числу страниц больше, чем все изданные произведения Пришвина вместе взятые.

Стараниями второй жены, Валерии Дмитриевны, в печать попадали кое-какие отрывки, но о полном издании по цензурным соображениям и речи быть не могло («за каждую строчку — 10 лет расстрела», - говаривал Пришвин). Рукописи хранились до поры до времени в тихом местечке Дунино на берегу Москвы-реки. Сегодня это дом-музей писателя, а его сотрудники продолжают открывать читателю и зрителю такого Пришвина, о существовании которого мы могли только догадываться. При этом черно-белые снимки на выставке дополнены аудиозаписями рассказов в исполнении автора и дневниками, озвученными Сергеем Чонишвили.

Дневниковый стиль Пришвина в одной фразе способен выразить многое. Столь же укладист и фотографический почерк. Значимые события, свидетелем которых Пришвину довелось стать, показаны сдержанно и лаконично. Строительство Беломорско-Балтийского канала, разлив в Пинеге, уничтожение колоколов Троице-Сергиевой лавры. На этих снимках нет эпатажа и театрального надрыва, но именно в обыденности и таится весь ужас происходящего. Колокола Карнаухий и Большой в Сергиевом Посаде – прекрасные великаны, некогда гордо носившие свои имена. Сегодня - сброшены, разбиты, безъязыки. Но толпа не замечает потери: в руинах копошатся дети, поблизости мирно беседуют взрослые. Жизнь идет своим чередом.

Стираются границы, все и вся становится похожим друг на друга. Дальний Восток, Соловки, Курилы, Северный Кавказ. Первомай в Кабардино-Балкарии: чужой праздник в горделиво прекрасных краях, чьи жители отныне советские пастухи и доярки, для власти неотличимые от других пастухов и доярок в других уголках необъятной страны.

Рядом, будто по заказу города, принявшего выставку, – Уралмашзавод времен великой стройки и новенькие конструктивистские здания Свердловска: гостиница «Мадрид», «Фабрика-кухня» и «Дом контор».

Железные люди, железные конструкции, удары молота и клепка, шум цехов, а рядом – мужчины и женщины, одинаково сильные в своем убеждении, живые свидетельства перековки вчерашних крестьян в новый класс.

Но на портретах чаще не герои-строители, а обыкновенные люди, волею случая ставшие свидетелями больших перемен. Здесь старуха, будто сошедшая с полотен Милле, протягивает до краев полную миску похлебки, неподалеку - выразительный портрет взлохмаченных ребятишек (видно, только что остановили на бегу, и один явно чем-то не доволен), рядом - буравит волчьим взглядом ссутулившийся подросток с копной непокорных волос.

Писателю больно за детство, за старость, за все интимное, что подвергается массовой переделке. Слова становится мало, и Пришвину нужна «беспристрастная» хроника, искусно маскирующая взгляд автора. Да и где это слово писать, разве что «в стол», потомкам. Страницы тайного дневника пестрят откровенными мыслями о новой советской жизни. По цензурным меркам – крамола, по человеческим – правда. Все, что оставалось делать, - это снимать, снимать, доведя процесс фотосъемки до автоматизма.

«Надеть пенсне на шнурке, выдвинуть объектив, установить глубину резкости и выдержку, настроить фокус движением безымянного пальца, взвести, сбросить пенсне и нажать спуск, надеть пенсне»

В финале выставки пейзажные снимки: птичьи гнезда, ежи, листья, цветы и травинки крупным планом. Здесь же любимые охотничьи собаки, среди которых знаменитая Жизель, или попросту Жулька. Именно такого Пришвина ожидает увидеть неискушенный зритель, и именно этот раздел кураторы нарочно как бы выносят за скобки. Вот солнце живит росинки на паутине, легкий морозец трогает землю и меняет ее очертания. Тонкие, поэтичные наблюдения фотографа настраивают на созерцательный лад и неспешные прогулки в тиши.

Природа как выход, остановка в пути. Глубокий вдох и выдох посреди ужаса великих потрясений. Тяжело человеку, не вместить, не осилить. Лучшее время отправиться в лес – дышать и думать.

Напомним, что выставка «Михаил Пришвин. Фотографии и дневники 1928-1936» будет представлена в Арт-галерее Ельцин центра до 26 марта.