Сегодня от наследия художников в свердловских Волынах сохранились лишь покосившиеся избушки и редкие арт-объекты. История деревни почти подошла к концу: постоянно там живут лишь восемь человек.
Пятьдесят лет назад деревня уже умирала — местные жители покидали ее из-за отсутствия работы, дома продавали за бесценок. Неожиданно их начали выкупать художники. В 1970-е в течение десяти лет в Волыны переехали не менее полутора десятков представителей творческих профессий, среди них были знаковые для Свердловской области художники Геннадий Мосин, Герман Метелев, Анатолий Калашников, Миша Брусиловский и другие. Одни хотели сбежать от городской суеты и излишнего внимания властей, другие просто любили проводить время с друзьями на природе.
It’s My City и «Говорит НеМосква» побывали за сто километров от Екатеринбурга, поговорили с потомками художников и рассказывают историю места, ставшего своеобразным Болдиным для уральских творцов.
Рождение, умирание и новая жизнь
Деревня Волынкина, так звались раньше Волыны, появилась в одно время с заводским поселком Акинфия Демидова, впоследствии ставшим Староуткинском, в 1729 году: производству тогда нужны были крестьяне, чтобы добывать руду и свозить ее на предприятие. Позднее они стали углежогами — людьми, выжигавшими леса для получения угля из древесины и доставлявшими его на предприятие.
В XIX веке завод приобрели промышленники Строгановы. Они использовали производство в Староуткинске как вспомогательное для других своих предприятий на Урале. В 1920-е цеха национализировала советская власть. Историк Алексей Мосин, сын художника Геннадия Мосина, утверждает, что это было лучшее время Волын. По воспоминаниям старожилов, тогда там было две школы, клуб, магазины и фельдшерско-акушерский пункт.
В 1934 году в Первоуральске, ближайшем к деревне крупном населенном пункте, построили Новотрубный завод. Ему требовались рабочие, многих привлекала перспектива жить в городе, поэтому люди из ближайших поселков и деревень стали переезжать в Первоуральск.
В результате еще в советское время Волыны начали приходить в запустение: уже в 1960-е школы не работали, а большую часть населения составляли пенсионеры. Единственной точкой притяжения в деревне оставался пионерский лагерь «Соколенок», который, по сути, и запустил новый виток жизни в Волынах.
В 1972 году в деревню приехали работать две художницы из Свердловска — Аврора Сосновская и Евдокия Савицкая. Женщины прожили здесь все лето: расписывали стены в лагере и клали мозаику, а параллельно устраивали пленэры на берегу реки Утка, делали этюды и удивлялись тому, что дома в столь красивом месте с живописными берегами и холмами продают за копейки.
После лета в деревне обе художницы мечтали обзавестись здесь дачей. Но в советские годы это было не так-то просто: не всегда можно было купить жилье, где хочется. Живописцы имели возможность приобретать дома для занятий творчеством, но лишь в определенных местах, Волыны в число таковых не входили.
Пришлось просить помощи у властей. Всем удалось договориться, несмотря на то, что покупка была не совсем законной, вспоминает Алексей Мосин.
«Вопрос решался через личную договоренность председателя регионального Союза художников и руководства района, что дома в деревне будут использоваться не как жилплощадь, а как личные творческие дачи, при этом в статус официальных дач или творческой базы они не были оформлены. В таком неофициальном статусе просуществовали до 1990-х годов, когда стала возможна приватизация», — объясняет автор работы о волынских художниках, доцент УрГАХУ Елизавета Нетреба.
О приобретении домов в Волынах Сосновская и Савицкая рассказали коллеге по мастерской Нине Костиной. Та съездила к ним в гости и, впечатлившись местом, тоже купила там строение, продававшееся «на дрова». Заплатила 150 рублей — чуть больше средней зарплаты жителя СССР в 1970-е годы.
— Дома были настолько дешевые, что Костина окупила приобретение урожаем: просто продала всю картошку, выросшую на огороде за лето, — вспоминает Алексей Мосин.
Затем в деревню стали перебираться и другие свердловские художники. Поначалу они приезжали на пленэры и праздники, но желание работать на природе в кругу друзей многих подталкивало к покупке дачи. К тому же, утверждает Елизавета Нетреба, в среде свердловских художников тогда был тренд на осмысление локальной культуры и обращение к традиционному укладу жизни.
Дома с участками покупали неофициально, чаще приобретали как бы «на дрова», а местные власти закрывали на это глаза. Так свой угол в деревне получили полтора десятка живописцев и графиков не только из Свердловска, но и из Москвы. Среди них были Геннадий Мосин, Герман Метелев, Миша Брусиловский, Анатолий Золотухин, Владимир Сысков, Спартак Киприн, Анатолий Калашников и другие.
Следом дачи здесь стали покупать и иные творческие люди, например, журналист «Уральского рабочего» Георгий Устинов, документалист Свердловской киностудии Валерий Савчук. Из-за выросшего спроса за десять лет средняя стоимость домов в деревне увеличилась со 150 до 800 рублей, вспоминает дочь Германа Метелева Анна.
Она говорит, некоторые из поселившихся в Волынах были дружны настолько, что это «напоминало родственные связи».
Неидеальный «идеальный мир»
Художники стали приезжать в Волыны на все лето: одни проводили отпуск за охотой и рыбалкой, другие устраивали пленэры, а кто-то работал над городскими проектами.
— К примеру, отец вместе с художником Владимиром Чурсиным делал эскизы для мозаики в холле Дворца молодежи прямо в избушке в Волынах. Почему-то им было это комфортнее, чем в городских мастерских, — вспоминает Мосин.
Встречи художников в деревне не всегда проходили культурно.
— Они ходили в гости сначала к одному, потом ко второму, а потом и к третьему дому, и к вечеру около 30 человек сидели у Брусиловских. Это были бесконечные разговоры, встречи, ну и «выпивон». К сожалению, у отца, как и у многих наших художников, была проблема с алкоголем еще со времен студенчества. Я сама видела, как люди из-за своего состояния падали под стол. Тогда это не считалось чем-то странным, все художники курили и пили. Это был общий принцип: для успеха ты должен выпить с заказчиком, с исполнителями, с начальником, — вспоминает Анна Метелева.
Местные, а в 1970-е в деревне продолжали жить рабочие Староуткинского завода, их дети и пенсионеры, поначалу приняли новых соседей с недоверием, презрительно называя их городскими.
— Было ощущение, что для них горожане — люди второго сорта: ничего не понимают, хозяйственно неграмотные. Поэтому в каких-то вопросах их не стыдно было и обмануть, — рассказывает Мосин.
Перед сном художники старались запирать все двери на замки, вспоминает Метелева. Были случаи, что воры пробирались в дома во время отсутствия хозяев. У семьи Метелевых, например, несколько раз крали мелкие вещи вроде банных полотенец или алюминиевых ложек.
Найти общий язык все же удалось. Художники предлагали местным помощь в ремонте, подбрасывали на машинах в магазин в соседнем поселке.
— Дом, где мы живем, находится на возвышенности, поэтому у нас и у соседей были проблемы с водой. Отец договорился с экскаваторщиком и сделал небольшой пруд. Мы протянули туда шланг с насосом, чтобы вода шла в гору. Еще у него был мотоцикл, и он возил местных за продуктами или на почту, — вспоминает Мосин.
Кто-то здесь вдохновлялся деревенскими видами, чтобы затем создавать иллюстрации. Например, для Геннадия Мосина природные, бытовые и архитектурные элементы, увиденные в Волынах, стали важным источником натурного материала и воплотились в рисунках к сказам Бажова, считает доцент УрГАХУ Елизавета Нетреба.
Особенными она считает и пейзажи Мосина, написанные в окрестностях Волын: они великолепно передают атмосферу уральской природы. У многих художников, приезжавших в деревню, есть целые циклы картин, посвященных Волынам.
Некоторые оставались там жить и работать круглогодично. Один из таких — художник Анатолий Золотухин, создающий атмосферные пейзажи с окрестностями Волын, в которых, как пишет Нетреба, он отражает свое представление об идеальном мире.
«Писал что хотел и бедствовал»
Для многих художников Волыны стали спасением и убежищем — примерно как Болдино у Пушкина, говорит Елизавета Нетреба. Желание сбежать в деревню от излишнего внимания государства было вполне естественным, учитывая, что отношения с властями не всегда были простыми.
В 1964 году Мосин и Брусиловский совместно написали картину «1918». Работу критиковали за неканоничный образ Ленина, который предстал на ней яростным и грозным, а не кротким «другом всех детей». Картина была вызовом первому секретарю правления тогдашнего Союза художников Владимиру Серову, который специализировался на изображении вождя и которого, как рассказывал Брусиловский, Мосин не любил.
Несмотря на это, полотно отобрали для участия в Венецианской биеннале в 1966 году, рассказывает Мосин-младший, но с условием.
— Тогдашний министр культуры Екатерина Фурцева перед отправкой картины в Италию попросила чуть-чуть смягчить образ Ленина. Готовить картину в Москве поехал Миша. В течение пяти часов он делал вид, что поправляет изображение, а в итоге ничего не заменил, и работу отправили в Италию без единой правки.
Представлять картину на биеннале должен был Мосин. Но, как рассказывает его сын, незадолго до поездки к отцу в мастерскую пришли неизвестные люди, предположительно из КГБ, и начали убеждать, что в капиталистической стране его могут ждать провокации. Например, «принудят» провезти в Союз что-то «запрещенное». От поездки он отказался. В итоге за всю жизнь так ни разу и не побывал ни в какой другой стране.
Работы Мосина тогдашним функционерам все же нравились, он часто получал заказы от государства и трудился в собственной мастерской на проспекте Ленина, а вот работы Брусиловского вписывались в каноны соцреализма редко. Он долго не получал свою мастерскую, часто оказывался лишенным заказов и был вынужден просто помогать коллегам, чтобы заработать хоть какие-то деньги.
— Культура была сильно идеологизирована: если работа отступает от идеологического канона, то картина никуда не попадет. Тебе не дадут заказ, следовательно, будешь сидеть без денег. Так было у Миши Брусиловского. Многие умудрялись лавировать, но он так не делал. Он просто писал что хотел и бедствовал. Спасало то, что другие художники всегда брали его в команду. Например, многие делали мозаики, где количество исполнителей порой доходило до 15 человек, — рассказывает Анна Метелева.
В 1984 году Брусиловский создал скандальную картину «Свиноводческая ферма совхоза Голубковский». На ней маленький художник робко снизу вверх взирает на статных доярок, держащих в руках свиней. Коммунисты из Союза художников критиковали автора за то, что он вписал в работу библейский образ мадонны с младенцем, только вместо младенца нарисовал поросенка. Картину публично осудил и Борис Ельцин, занимавший в то время пост первого секретаря Свердловского обкома партии.
Повышенное внимание государства к личной жизни художников было общей чертой того времени. Помимо контроля работ и поездок, в домах прослушивались телефоны, рассказывает дочь Германа Метелева.
— У папы был дипломатичный характер, ему всегда удавалось договориться. Но без спорных ситуаций, конечно, не обходилось. Не в курсе подробностей, но у нас прослушивали телефон, а отцу в КГБ предлагали стать стукачом. Это было в порядке вещей. Папа не согласился, а потом некоторое время боялся, что из-за отказа его будут ждать последствия, — рассказывает собеседница.
Прошлое Метелева было непростым. Он родился в 1938 году в Свердловске, куда из Тюмени перебралась его мать. Приехала одна, беременная, после того как пропал ее муж Сильвестр, работавший начальником на золотодобывающем предприятии. Она знала, что случилось с супругом, но ничего никому и никогда не рассказывала до самой смерти, говорит Анна.
— Скорее всего, он был репрессирован, а бабушку сильно запугали. Дед, кстати, был из семьи священников. Возможно, это стало причиной, — предполагает дочь художника.
Что в деревне художников делает Сталин
Волыны уникальны не только тем, что в свое время стали, по сути, арт-резиденцией. Еще это одно из немногих мест, сохранивших в названиях улиц имя Иосифа Сталина.
— Сейчас у нас есть стереотип, что главные улицы населенных пунктов всегда называли в честь Ленина. Но было много улиц имени Сталина, просто они сменили названия во времена «оттепели», когда развенчали культ личности. Думаю, здесь наименование сохранилось просто потому, что деревня очень маленькая, — говорит Мосин.
В поселении всего три улицы. Названная в честь вождя появилась в 1930-е годы. И местным, и художникам она была безразлична. Мосин рассказывает, что, например, его отец всегда стремился абстрагироваться от этой темы, отделить семью, творчество и друзей от государства. Понимал, что «с этой машиной возможны какие-то отношения», но не допускал давления. Так, по словам нашего собеседника, было у всех из его круга общения.
В 1990-е после распада Советского Союза местные жители поделились на три лагеря. Большинство заняли нейтральную позицию, другие, среди них были родственники репрессированных, называли улицу позором, а третьи гордились ее уникальностью, ведь в России таких практически не осталось.
В начале 2010-х местный житель Василий Чигиринский отреставрировал все уличные указатели с фамилией Сталина. Об этом даже снял фильм документалист Геннадий Шеваров.
— Я узнала, что у нас в деревне есть улица Сталина, только во взрослом возрасте. Сейчас это уже неважно. Деревня практически нежилая, кому эма смена названия нужна, — говорит Анна Метелева.
— Ну, а зачем менять? Это наша история, тем более человек привел страну к победе в Великой Отечественной войне. Я проверяла, в мире таких улиц 17 штук, большая часть из них находится в Грузии, — соглашается Александра Калашникова.
На указателе дома Калашниковой даже есть металлический барельеф с изображением вождя.
Признаки жизни
Приток художников в село закончился к середине 1980-х. Летом здесь бурлила жизнь, но число людей, живших в деревне круглый год, продолжало уменьшаться. Периодически отключали электричество из-за экономии, даже здание медпункта продали дачникам. Из развлечений оставалось кино по выходным в деревенском клубе.
В 1993 году завод в Староуткинске передали в частные руки, объемы производства чугуна снизились, домна часто простаивала. Тогда из деревни уехали последние рабочие. Да и художники в 1990-е оказались в затруднительном положении: кто-то из-за проблем с деньгами продал дом в Волынах, кто-то был вынужден без перерыва трудиться в городской мастерской. Иные состарились и просто не могли больше ездить в деревню часто.
Сегодня о художниках здесь напоминает не многое: разноцветный забор в форме карандашей у дома Калашниковых, сделанный уже после смерти главы семьи Анатолия, скульптура дятла, приделанная к одному из столбов, и памятная табличка на доме Геннадия Мосина.
Из прежней компании в Волынах остался только Анатолий Золотухин, но он, как говорит Алексей Мосин, почти не общается с окружающими. Все наши собеседники просили ему не мешать, и мы не стали заглядывать к художнику. Он построил на участке мастерскую, до сих пор пишет там картины, даже отправляет их на выставки в Екатеринбург, вот только присутствовать на открытиях отказывается.
Анатолий Калашников ездил в деревню до смерти в 2012 году. Сейчас участок и дом принадлежат его дочери Александре. Прежний вековой дом, который после смерти отца начал разваливаться, она перестроила, сохранив планировку.
— Наш прошлый дом пусть и был старый, но всегда ощущался очень уютным. Мне не хотелось терять эту атмосферу, поэтому я заказала идентичный сруб у строителей. Сохранила планировку и внутри, и у придомовых участков: пригоны для лошадей и овец, хранилища сена, пусть у меня и нет животных. Добавила только второй этаж и мансарду, — рассказывает Калашникова.
Как и отец, Александра занимается творчеством и живет на два места — в квартире в Екатеринбурге и в доме в Волынах. Признается, что со временем все больше хочет жить в деревне: там ей удается лучше сосредотачиваться на работе, да и стоимость аренды мастерской в Екатеринбурге высока — от 20 тысяч рублей, без учета коммуналки.
Обстановка внутри ее дома неординарная: вместо некоторых шкафов используются советские холодильники, на втором этаже можно найти ткацкий станок XIX века в рабочем состоянии, который художнице подарили за одну из картин, а по углам — чучела лесных птиц. Александра рассказывает, что с детства любила ходить на охоту с отцом, а теперь это и ее хобби: сама охотится и сама делает чучела.
Художница тяжело переживает, что любимая ею с детства деревня почти умерла.
— Сейчас тут ничего не говорит о том, что это место когда-то было центром прогрессивных художников, — признает она.
При этом сама старается сохранить память о поселении. Например, в 2021 году организовала большую экспозицию о Волынах, для которой собрали архивные фотографии деревни, работы художников, публикации о живописцах из газетных архивов.
Герман Метелев с женой Зоей Малининой тоже возвращались в деревню и жили здесь с весны и до осени каждый год вплоть до смерти Германа. Она случилась неожиданно. По воспоминаниям дочери, за пару месяцев до этого отец решил завязать с алкоголем. На майские праздники складывал дрова, очень устал, пошел в баню, сорвался, выпил пива, а утром умер. Похоронили в Волынах, как он и завещал.
При жизни отец ничего не разрешал менять в доме, рассказывает Анна: ни туалет установить, ни воду проводить. Был из тех людей, которые, как говорит дочь, хотели полностью прочувствовать атмосферу деревни. И туалет, и водопровод сделали уже после его смерти.
А еще рядом с домом построили мастерскую. Сейчас это мастерская Анны. Подростком она воспринимала поездки в Волыны как ссылку, теперь же каждое лето приезжает сюда рисовать.