«Особой уральской суровости я не заметил»

Павел Гнилорыбов — молодой московский историк, краевед и архитектурный блогер, автор медиапроекта «Архитектурные излишества», из которого пользователи соцсетей узнают о прекрасных и ужасных архитектурных явлениях современной России. 

В начале декабря 2020 года лента «Архитектурных излишеств» была полна фотографий с Урала и Западной Сибири: Екатеринбург, Курган, Тюмень, Тобольск и множество небольших городов и деревень между ними. Как оказалось, Павел Гнилорыбов решил провести на Урале отпуск. 

It’s My City поговорил с ним об увиденном, об архитектуре эпохи позднего Путина и вечном споре «что сносить, а что оставить».

«Наследия здесь гораздо больше, чем в Центральной России»

— Про свою поездку на Урал вы сказали, что это был отпуск. Почему вы решили провести отпуск на Урале?

— Это действительно был отпуск: мы не читали лекции, не брали фото- и видеоаппаратуру. Это было просто познание и «сшивание» региона. Потому что до того у меня был отдельный и совершенно неполный образ Уральского федерального округа, состоящий из разных кусочков. В ходе этой двухнедельной поездки на хорошем таком 20-градусном уральском морозце удалось многое прочувствовать, еще и параллельно читая краеведческие тексты либо какие-то общие «уральские» тексты, того же Мамина-Сибиряка.

Оказалось, что все очень здорово соединяется. На Урал я хотел попасть именно полноценно, со своим авто, потому что авто — это последняя свобода, которую не отняли у нашего человека, свобода передвижения. Хотел достаточно давно, и екатеринбургский экскурсовод Дмитрий Москвин очень сильно манил, потому что он возит москвичей на большой уральский тур, по-моему, семь дней, восемь ночей. Но и за это время он успевает показать только самое-самое лучше. И вот, действительно, вся мозаика, все элементы лего соединились в одно географическое и смысловое пространство, и я этому очень рад. Мы с моим другом ехали на его «Ниве», просто получали удовольствие от Урала каждый день.

— Вы сказали, что был какой-то образ Урала. Расскажите про ожидание/реальность, в чем было несоответствие?

— Мифопоэтический образ Урала был, конечно, выстроен в основном писателями XIX–XX века, тем же Бажовым. Его собрание сочинений — одно из первых, которое я проглотил в детстве полностью. И, конечно, сыграл роль нынешний главный популяризатор Урала, изобретатель терминов про особую горнозаводскую цивилизацию — Алексей Иванов. Наверное, я находился в плену фильмов «Хребет России».

Урал приятно порадовал тем, что архитектурно-исторических памятников и наследия здесь гораздо больше, чем в Центральной России. Но тут все сложнее устроено. Человек, который приезжает из Москвы, из центра России, мыслит привычными архитектурными категориями: дворянская усадьба, церковь… Здесь все на порядок сложнее: в этот ряд вторгается сама природа, вторгается завод — как действующий, так и прекративший работу. И завод зачастую главный герой «истории одного города». Мне эта сложность понравилась.

Никакой особой уральской суровости я не заметил. Если говорить о разочарованиях поездки, то это Верхотурье. Никакой особой духовности в духовной столице Урала мы не обнаружили. Зато посмотрели новостной фон: он такой, что и не снилось многим городам. Мне показалось, что в Верхотурье кроме пьяных ДТП, убийств и драк ничего не происходит. В Верхотурье все ужасно с туристической инфраструктурой, даже на минимальном уровне. Там единственная гостиница «Соболь» — не знаю, когда она была построена, но отзывы о ней совершенно ужасные.

— Там надо знать места. На самом деле, есть хорошая небольшая гостиница «Гостевой дом «Бабинов». Небольшая, буквально коттедж, но хорошая.

— Проблема в том, что мы еще ничего не планировали, просто смотрели на Booking.com, что есть, и отправлялись в новый день.

— А другая духовная столица УрФО, Тобольск?

— Тобольск, наоборот, приятно поразил, и Тобольск был целью этого путешествия. Тобольск надо спасать в нижней его части, под горой. Потому что можно сколько угодно кремлем любоваться, но у остального города тоже огромный нераскрытый потенциал.

— Спасать от чего? От разрушений человеческих?

— От разрушения исторической ткани города. Там огромное количество домов XVIII–XIX века, там модерн есть, а на Урале мало модерна. И спасать от хищности живущих ныне. Мне кажется, хоть это сравнительно небольшой стотысячный город, он может производить больше смысла, чем сейчас. Тем более, что после фильма, сериала и книги «Тобол» туда, как я понимаю, поехали очень многие.

Еще очень понравился Нижний Тагил, очень понравился Магнитогорск.

«Главное, чтобы в Екатеринбурге не восторжествовал «Сима-ленд»»

— Давайте вернемся в Екатеринбург. Какое впечатление производит на приезжего этот город с точки зрения архитектуры?

— До этого я много раз бывал в Екатеринбурге, но за пределы Плотинки и уездного города не очень выходил. Меня, конечно, очень вдохновляет уральский конструктивизм, но в каком он находится состоянии — это очень печально, его нужно вытягивать всей страной. Та же Белая башня, которая получила хоть какие-то деньги. А она, кстати, изображена на логотипе «Архитектурных излишеств». Я очень люблю Екатеринбург за его нервность — это более нервный город, чем Москва.

— Нервность? Что это значит?

— Город, которой сочетает несочетаемое: где рядом с деревянным домом, деревянной усадьбой XIX века будет новый офис РМК, неподалеку конструктивизм, через дорогу будет сталинка, и все это будет приправлено щепоткой стиля «сталинского баракко» 30–40-х годов. То есть город разный, город абсолютно неординарный и, несмотря на то, что Казань запатентовала звание третьей столицы, а Нижний Новгород тоже традиционно стремится к этому званию, по уровню энергии, по пассионарности я бы, наверное, Екатеринбург поставил на третье место в России.

Я всегда смотрю на то, что пишут на стенах: в закрытых административно-территориальных образованиях на стенах не пишут ничего, в городах-десятитысячниках появляются робкие тэги, а Екатеринбург — это город абсолютно европейский. Не стоящий ни на какой там границе Европы и Азии (это отдельный трэш, все эти обелиски, которые обозначают границу), а именно европейский. Он должен выстрелить в XXI столетии, даже будучи Екатеринбургом со значительной частью «свердловской» души.

— Вы сказали про такое сочетание разных архитектурных стилей и эпох. Я правильно вас услышал, то для вас это скорее со знаком «плюс»?

— Да, скорее со знаком «плюс», но не нужно, конечно, сильно всем этим разбрасываться и перебарщивать с новыми строениями в центре. Ну, скажем, забрали у вас башню — важный зримый символ. Вместе него появился новый, с сияющей медью. Но когда на Уралмаше отменят все эти ограничения по строительству (или уже отменили, простите, не особенно в курсе), мне кажется, многие районы потеряют свой интересный облик. Екатеринбург этой эклектичностью, наверное, людей и завораживает, что здесь какие-то исторические объекты, ценные дома XIX–XX века находятся рядом с тем, что нам еще только предстоит осмыслить.

— В таком случае как правильно искать баланс между тем, что нужно сохранить и строительством нового? Есть ли вообще какие-то вещи, какие-то здания, построенные в XIX веке или в первой половине XX, которые не жаль снести и построить на их месте что-то новое?

— До нас доходит от каждого стиля, от каждой эпохи примерно 10–15 процентов того, что было построено в то время. И если научить себя жить с этой мыслью (я это называю «отпустить градозащитника»), то становится гораздо легче. К сожалению, мы не сможем сохранить все типологическое богатство, которое нам осталось от XIX–XX века, сколь бы ни милы были эти дома, наличники, герань, бабушки — атмосферу не посадишь в банку. Атмосферу можно как-то искусственно взращивать, но тогда охраняться должен весь город, как Петербург в определенных границах. И то уже в Петербурге есть те или иные интервенции в исторический центр… Нужно просто бить по рукам, наверное, тех, кто слишком зарвался.

Я против эстетической диктатуры, но то, как формировался Екатеринбург в последние два-три десятилетия — это интересно. Мы видим этот островок появившегося «Екатеринбург-Сити». Главное, чтобы не восторжествовал «Сима-ленд» с его псевдобарочным восприятием. И чтобы «Золотой» так и остался единственным: чтобы одна штука была построена и больше это на улицы не выплескивалось.

Понимаете, это проблема всех постсоветских городов: 70 лет не давали строить. Точнее, давали, но только в строго партийных рамках. Поэтому, когда творческая энергия архитекторов выплеснулась, единственный стиль, который они смогли породить — это постмодернизм. В Москве, Петербурге с этим уже наигрались, а вот на улицах региональных центров мы до сих пор это видим. И такое еще будет рождаться. Люди, которым к моменту перестройки было 30 лет, практикующие архитекторы, они еще не наигрались — пусть играются! Им дали набор цветных кубиков, бесконечно вырвиглазный набор. Но ладно, это Екатеринбург не убьет, мне так кажется.

— А штаб-квартира РМК вам понравилась?

— Скажу честно, она гораздо больше впечатляла заочно, со стороны, но я грешу все-таки на не самый лучший день, когда мы ее смотрели. Не было заката, и я не увидел, как разгорается багровым пламенем этот медный костер. Я не ощутил особенного трепета, но я рад, что иностранцы (без туземного преклонения перед ними) начали работать в Екатеринбурге. Москва не смогла этого сделать, она договаривалась с Норманом Фостером, подходила к нему много раз. Он собирался и башню «Россия» строить в составе Москва-Сити. Но с Москвой отношения не сложились. Они сложились с Екатеринбургом — почему бы нет.

«Архитекторы, проектировавшие «человейники», просят, чтобы их фамилии не называли»

— Новое поколение российских архитекторов будет радовать хорошей архитектурой?

— У меня оптимистичный взгляд на нашу архитектурную школу, на ту «молодую шпану», которая должна заменить 60–70-летних архитекторов. Это молодые ребята, которые родились после развала СССР, у которых не затуманен взгляд. Проблема в другом: сейчас архитектура перестала, к сожалению, быть авторской. Мы знаем, кто построил офис РМК, мы знаем, кто построил еще какую-то значительную часть зданий. А дальше уже начинается, к сожалению, диктат строительного комплекса. Архитектор находится внизу процесса. 100 лет назад архитектор говорил гордо, высоко поднимая голову: «Я — автор этого замечательного дома!» Жена гордилась, люди знали, первые люди города показывали пальцем. 

Сейчас архитектор существует в других условиях. Для того чтобы работать, ему приходится свои взгляды засунуть под шконку. Архитектор может творчески реализовываться только в небольших объектах для частного заказчика — это или коттеджи, или какие-то небольшие бизнес-центры. А если речь идет о «человейниках», то многие мои друзья-архитекторы, проектировавшие их, предпочитают, чтобы их фамилии просто не звучали. Мы производим один архитектурный шедевр на сто зданий очень сомнительного качества.

— Вечный спор о том, как должно быть устроено архитектурное регулирование в крупных городах. Нужен ли главный архитектор в городе, нужен ли градсовет, должны ли застройщики согласовывать архитектурно-градостроительный облик с администрацией города? Вот у нас в Екатеринбурге застройщики через суд добились того, чтобы этот облик теперь можно не согласовывать. Есть ли у вас идеальный или близкий к идеальному рецепт: как должна быть устроена эта схема, чтобы всем было лучше?

— Главный архитектор должен существовать в любом городе, при этом он должен быть наделен реальными полномочиями. Для меня хороший пример устройства такого регулирования — Калуга. Там главный архитектор — замглавы города с соответствующими аппаратом и набором решений. Главный архитектор, который выполняет функцию лишь эксперта — это что-то страшное. Поэтому мы теряем Самару, Ростов-на-Дону, Саратов, ряд приволжских городов. В любом городе должен быть архсовет, который должен состоять из застройщиков, чиновников и «граждан третьего сословия» — людей, занятых наследием и градозащитой. Мне кажется, что три этих группы могут находиться не в состоянии фильма «Гараж», а прислушиваться друг к другу и приходить к компромиссу.

Пока еще ни один город не реализовал какого-то даже близкого варианта, чтобы учитывать интересы всех профессиональных цехов и самих горожан. То, что у нас называется «соучаствующими практиками», чаще всего полная фикция и имитация. В современной России обыватель может разве что выбрать, сколько лавочек нужно на набережной: 16 или 18. А еще у городов не должно быть настолько жестких документов как генеральные планы. Ну невозможно до 2040 года просчитать, что вот этот участок будет зарезервирован под детский сад или под торговое назначение! 

В этом смысле куда лучше мастер-план — это более общий, не такой всеобъемлющий документ. Например, мастер-план Перми, при всем к нему неоднозначном отношении, до сих пор весьма актуален, им пользуются. А когда мы живем, как в Челябинске, даже не зная, копаем мы метро в этом году или не копаем — это как жить на жерле вулкана.

К сожалению, у российских городов планирование строится в основном на юбилейных датах или на значимых событиях вроде универсиад и каких-то там еще саммитов. Это большие и мимолетные события, которые пройдут и о которых никто не вспомнит. Кто сейчас помнит универсиаду в Красноярке? А ведь она была совсем недавно.

«Если взглянуть на результаты экспедиций воздушного флота Алексея Навального…»

— Может быть, подумать, как сделать так, чтобы совершенствовали свои вкусы люди, которые инвестируют в строительство и определяют во многом внешний облик новых зданий, диктуют архитекторам, что и как строить? Чтобы постепенно архитектура становилась лучше? Или это невозможно?

— У многих из этих людей не самые плохие вкусы. Сейчас момент, когда от отцов семейства власть переходит к так называемым принцам. В нашей полуфеодальной стране это происходит в каждой отрасли. И у этих «принцев» вкусы уже ближе к Скандинавии, к условному Копенгагену, к Роттердаму. И вот даже государственная программа «Архитекторы.рф» (я ее вижу таким продолжением петровских реформ, попыткой научиться лучшему у Европы) — куда они возят людей? На что они направляют глаз-объектив нового русского архитектора? На те же самые скандинавские страны, на Нидерланды. Это неплохо. То есть за вкус нынешнего поколения я спокоен.

Даже если смотреть на результаты экспедиций военно-воздушного флота А. А. Навального, мы видим, что владельцы этих домов предпочитают дворцовый стиль, имперский стиль, но я бы не назвал его настолько ужасным, что бы это был прямо Людовик XIV, абсолютный Версаль. Это, скорее, такой английский XVIII век. Я никого не защищаю, ничьи шубохранилища, но я увидел, скорее, стремление делать британские загородные поместья, пусть они занимают много-много тысяч «квадратов».

С одной стороны, есть вкус этой верхней когорты, но есть и абсолютное отсутствие вкуса у нижних страт, у тех, кто покупает массовое жилье. Понятно, что никакого рынка покупателя сейчас не существует. У нас при Горбачеве была обеспеченность жильем 20 кв. м на человека, а сейчас на уровне 25 кв. м. И даже 25 кв. м — это по европейским меркам мало, далеко даже до Польши. И поэтому молодая семья, у которой есть возможность взять ипотеку, с удовольствием покупает жилье в районе, которому условный Варламов предрекает превращение в гетто.

— Про эти особняки, которые фигурируют в расследованиях Навального. Как вам кажется, когда-нибудь в будущем они станут частью нашего архитектурного наследия, которое будут показывать людям и водить туда экскурсии? Говорить, что вот здесь в начале XXI века жил знаменитый сановник путинской эпохи, вот его шубохранилища и так далее? Или все это такие ширпотребные подделки, которые и снести будет не жалко?

— Каждый стиль кажется современникам чем-то непотребным, чем-то зашкаливающе дорогим и бесстыдным. Я думаю, что путинская Россия, как и любая Россия, оставит после себя значимый архитектурный след, и мы будем водить экскурсии. Но пока непонятно, что это будет: нечто с оттенками Межигорья или, наоборот, качественная архитектура? Потому что над этими шубохранилищами зачастую работают архитекторы высокого класса. Мы знаем о частных домах в Подмосковье, которые строила Заха Хадид, так что будет куда водить экскурсии. Мы уже в Москве размышляем, что из лужковского стиля стоит отметить, в Петербурге думают, что из своих бизнес-центров они отправят «в будущее».

Я, например, горячо настаиваю, чтобы казанский Дворец земледельцев был поставлен на охрану, потому что это не самое плохое здание современной России, это слепок эпохи и нам от этого никуда не деться. Нам последовательно придется сохранять хотя бы часть зданий — это относится и к советскому модернизму, и к сталинкам, и к современным поделкам. Это нужно, чтобы понимать, в каких декорациях мы играли эту жизнь и проживали ее.

«Увлекает нейминг некоторых ваших объектов»

— Термин «капром» (капиталистический романтизм), который используется в отношении архитектуры последних 20–30 лет, кажется вам оправданным? И как вам, кстати, екатеринбургский капром? Как раз в 1990-е годы и в начале 2000-х город очень активно строили.

— Термин «капром» родился как шуточный, но я настаиваю на его праве на существование. Потому что мы видим единство школы: строили люди одного поколения, из одних и тех же материалов, на деньги одних и тех же людей эпохи первоначального накопления капитала. Так что здесь можно говорить о стилистическом единстве. Да, капром существует, и ребята из Петербурга, которые не на совсем серьезных щах придумали это название, в будущем обзаведутся искусствоведческими монографиями.

Меня, на самом деле, не столько екатеринбургский капром увлекает, сколько нейминг некоторых ваших объектов. Вот, например, ЖК «Февральская революция». Для меня это было очень сложно представить. Я — человек, который во многом разделяет идеалы Февраля. И для меня сложно представить, как в нашем сверхполитизированном пространстве жилой комплекс назвали «Февральская революция». Но он появился? Появился.

— Он стоит на одноименной улице, это, видимо, позволило «легализовать» такое название. Это хороший нейминг, с вашей точки зрения?

— Мне кажется да. «Имя, сестра, имя!» Пусть память об этом событии сохранится хотя бы вот в названии ЖК. Все равно у нас сейчас с переименованиями опять идет новая война всех против всех. И только маленькие пушечки подкатили — сорокапятки, а горная артиллерия ударит лишь в следующем году, мне так кажется… Так что ЖК «Февральская революция» — это хороший ход.

«Для XXI века Екатеринбургу нужны здания Нормана Фостера и Захи Хадид»

— Вы упомянули Заху Хадид. В Екатеринбурге собираются строить новое здание филармонии по проекту ее бюро. Видели ли вы этот проект? И как вам кажется, разумно ли было сносить старый жилой дом, который находится рядом с филармонией, чтобы построить это здание? (В 2022 году бюро свернуло все проекты в России — ред.)

— Проект мне кажется довольно проработанным. Нужно сказать, что XXI век будет веком не национальных государств, а веком мегаполисов. И для того, чтобы Екатеринбургу наскрести себе стартовый капитал для XXI столетия, ему нужны работы Нормана Фостера и Захи Хадид. Так что, мне кажется, рядовым объектом ради этого можно пожертвовать. Наша страна, к счастью или к сожалению, на 85–90% состоит из панельных и блочных домов хрущевской и брежневской эпох, разной степени качества и проработанности. Поэтому ради столь интересного проекта, весьма футуристичного, стоит пустить бюро в свой город.

— Два здания, про которые мы говорим — Нормана Фостера и Захи Хадид — это продукты иностранных архитекторов. Иногда можно услышать: «А где же русские имена, российские имена»? А есть ли сейчас вообще какая-то самобытная русская архитектура или мы просто копируем все — в лучшем случае в Скандинавии, Северной Германии и так далее?   

— Есть архитектура, которая вписана в институты — то есть люди, которые получили архитектурное образование. А есть архитектура народная, так называемая вернакулярная. И вот в ней много хорошего. Стилистика группы «Эстетика ******», соединившаяся со смекалочкой и с деревом как с главным национальным строительным материалом, иногда порождает весьма приятные вещи. Порой просто проезжаю вдоль трассы и вижу дивно построенный шалман придорожного кафе или гостиницу для дальнобойщиков. И в этом смысле убить и вытравить прекрасное за 70 лет советской власти не удалось.

Если говорить о молодых и прорывных архитекторах, мы не все слепо копируем с Запада. У нас есть ряд национальных премий, которые вручаются за деревянное зодчество, за строительство с использованием дерева — того, из чего русские строили всегда. Уже сейчас ведутся разговоры на уровне правительства и президента, чтобы пожарные нормы и СанПиНы изменить в пользу деревянного строительства. То есть у нас появятся наконец-то деревянные многоэтажки. Не небоскребы, но 3–4-этажные дома. У нас опять появятся деревянные школы, может быть, деревянные больницы и детские сады. При правильной эксплуатации они служат по 100–120 лет. Северные избы стоят по 300 лет, поэтому я не вижу смысла отказываться от этого материала, тем более, на другом полюсе находится железобетон и минеральная вата.

Я думаю, что некоторая бедность двадцатых годов, грядущая бедность, заставит и архитекторов, и нас все-таки рыться в разных материалах, и мы наконец вернем дерево на историческую арену. Дерево и камень — это два разных пути. Некоторые историки в конце XIX века объясняли разницу исторического пути России и Западной Европы как раз строительством из дерева и камня: у них камень, капитализм, надолго, на несколько поколений вперед, а у нас изба. Ну что — изба? Изба сгорит, ты в тот же сезон новую поставишь. Но я все-таки горячо топлю за то, чтобы мы перестали гнать кругляк, а превращали этот кругляк в симпатичные теремки у себя на родине. Этот низовой рынок уже достаточно большой. Государство пока сюда не очень идет. И хорошо, что не идет, хорошо, что не трогает.

«Ирбит оставил ощущение глубокой разрухи и печали»

— Что вам приглянулось в уральской глубинке?

— Очень понравился домик в Кунаре. Только потом мы с удивлением узнали, что Евгений Ройзман и «Город без наркотиков» причастны к его реставрации и восстановлению. Понятно, что этот дом я видел на картинках в интернете более десятка лет назад, но когда ты это нагромождение декоративно-прикладного видишь своими глазами, эта масса берет тебя в плен. Это хороший наив, который нужно пропагандировать. 

Меня совершенно поразил и влюбил в себя город Троицк Челябинской области. Город, в котором 1917 года словно не было, такая неожиданная концентрация красоты и очень хорошая гостиница. Еще я до этого никогда не бывал в Курганской области и меня приятно поразили Курган и Шадринск.

— Я видел, что вы назвали Курган самым недооцененным региональным центром.

— Он находится на краю мира, про него мало кто знает, даже про Кызыл говорят больше. А там довольно живая гражданская жизнь. И разных кофеен и крафтовых пивоварен, по которым в наше обледенелое время мы пытаемся вычислить индекс дружелюбности и либеральности городской среды, тоже хватает. Нам всем нужно чаще выезжать не только за пределы Садового кольца, не только за пределы МКАДа, но и за пределы региональных центров — там таятся вещи невероятные.

Или вот Тюмень. В Тюмени я не был около года. За это время там привели в порядок все деревянные дома, которые там остались после пожаров 1990-х и 2000-х. Но эту оставшуюся дюжину соединили «золотой линией» и сделали там полноценный туристический маршрут. В общем, практически каждый город сейчас заботится о туристах и делает красную, зеленую, какую угодно линию.

То, что оставило ощущение глубокой разрухи и печали — это Ирбит. Этот город находится в ужаснейшем состоянии и каждый третий его дом, наверное, через несколько лет будет потерян для нашей истории, для нашего наследия. Почему Ирбитская ярмарка в XXI столетии не такой же бренд, как нижегородская ярмарка — не понимаю. Конечно, ужасно, что приходится выпрашивать деньги у Москвы, и унизительно просить то, что сам в Москву отправил. Но есть регионы, где умеют отбивать эти деньги назад, возвращать эти денежные обозы. А есть регионы, где с этим патологически работать не умеют.

Вообще, по итогам поездки возникла мечта соединить все города Старой бабиновской дороги, старого Сибирского тракта. В этих городах нет большой промышленности, там чаще сохранено ядро исторического центра. Тобольск, Верхотурье, Ирбит, Чердынь, Лальск и дальше до Великого Устюга и Сольвычегодска — это будет гораздо лучше «Малахитовых колец» и «Золотых колец». Ну, это уже из области прожектерства, конечно. Но это забытый, покинутый маршрут. Там многое обеднело из-за того, что Транссиб прошел южнее, но это какая-то удивительная страна, сказка, полуКитеж, полуМангазея.

«Архитектурный стиль путинской России — это стиль муравейников»

— Мы с вами сегодня говорим по разные архитектурные стили. Как вам кажется, как будет называть стиль эпохи «позднего Путина» и что вам кажется в нем характерным?

— Сначала я думал, что Путин нам оставит что-то псевдосталинское, особенно, когда в 2000-е годы в Москве стали появляться жилые комплексы в таком стиле, вроде «Триумф-Паласа». Даже появился искусствоведческий термин — неосталианс. Но сейчас мы видим, что стиль путинской России — это стиль ПИКовских и прочих муравейников. Там много стекла и это красивая, как мне кажется, метафора — мнимая прозрачность, мнимая свобода, которая на самом деле оборачивается для человека клеткой.

Путин мог бы, конечно, оставить после себя мост на остров Русский, но нет, останутся вот эти стеклянные надолбыши, которые устремляются в небо, презирая традиции, презирая любую связь с предыдущими поколениями, разрывая ее, и так перемолотую в клочья. Это архитектура, не нацеленная на диалог. В общем-то она не так плоха, но она предназначена для других мест. Куда ездит московская мэрия, чтобы на что-то посмотреть и вдохновиться? Она едет в Сингапур, Токио, Сеул, китайские города. Она не ездит в Европу. Это города с архитектурой не для нас, не для нашего климата. Так что это запомнится такой попыткой в очередной раз сажать бананы, киви и кокосы в арктическую почву.

Поделись публикацией: