«Живя в другом городе, я бы никогда не попал в группировку»

В конце прошлого года вся страна узнала, кто такие чушпаны, окунулась в атмосферу конца 1980-х, стала спорить о «пацанской культуре» и снова полюбила песни «Ласкового мая». Сериал Жоры Крыжовникова «Слово Пацана. Кровь на асфальте» — произведение художественное, хотя и снято по документальной книге Роберта Гараева «Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970–2010-х».

На днях Гараев приезжал в Ельцин Центр, чтобы подробнее рассказать о феномене казанских молодежных группировок. Почему именно Казань стала центром насилия и криминала среди молодежи, как сам автор будучи прилежным учеником попал в одну из группировок, было ли нечто подобное в позднесоветском Свердловске и может ли сериал вызвать похожую волну насилия — об этом Гараев рассуждал вместе бывшим сотрудником советской милиции, а ныне адвокатом Сергеем Колосовским и руководителем Детского центра «18–» в Ельцин Центре Валерией Барминой.

«Группировки — это государство в государстве»

Роберт Гараев: В книге я рассматриваю хронологию казанского феномена. Чем группировки были в 1970-х, когда они зарождались, почему в Казани они стали расти как грибы после дождя.

С 1982 по 1991 год была битва за асфальт, за символический авторитет, за территорию. Тогда государство переживало трансформацию из социализма в капитализм, институты были ослабшие, и в какой-то момент монополию на насилие у государства забрал криминалитет. В Казани, если считать с местными криминальными авторитетами, было 140 группировок. Это были государства в государстве.

Как и у государства, у группировок была своя территория. Не было, конечно, колючей проволоки, как на границах. Было население, то есть «граждане» этих государств. Были люди, которые не являлись «гражданами», их называли чушпаны. Это слово знакомо тем, кто смотрел сериал. Чушпаны — это люди которые лишены социальных прав, они не обладают никакими привилегиями от государства, а пацаны — это некая автократия.

У группировок были зачатки экономики — общак, в который сдавался, грубо говоря, рубль в месяц. Чаще всего он шел в грев (продукты питания, предметы первой необходимости и вещества, которые нелегально переправляют в места лишения свободы — прим. ред.) тем, кто оказался за решеткой. А иногда это была матпомощь. Например, тем, у кого дом сгорел, могли помочь из общей кассы.

Все было систематизировано, внутри была возрастная иерархия: скорлупа, супера, средние, молодые, старшие, старики — это уже парни из армии или из мест заключения.

Был закон — пацанский кодекс, достаточно разветвленный. Были запреты, в основном на курение, употребление алкоголя и наркотиков. И было наказание и исполнение наказаний.

Группировки воспроизводили армейские условия. Там тоже иерархия, только она более простая — духи, дембеля. Воспроизводили жизнь «семейки» из мест лишения свободы: мужики, черные, красные и так далее. И воспроизводили, как ни странно, боевые комсомольские дружины.

В сериале есть окодовец (ОКОД — оперативный комсомольский отряд дружинников — прим. ред.) Денис Коневич. ОКОД — такая альтернатива группировкам, которая сражается вместе с милицией. Это люди, которых либо отшили из группировок, либо они по каким-то своим комсомольским причинам в группировки не попали. И вот они противоборствуют группировкам. Внутри окодовских бригад тоже, кстати, примерно такая иерархия существовала.

И вот группировки все это скопировали, но в гипертрофированном виде: когда ловят с сигаретой одного, получают все. У тебя должна быть дыхалка, поэтому не надо курить. Должен быть коммуникативный навык — ты должен базарить, рамсить, а алкоголь будет мешать это делать. Наркотиков никаких тогда еще не было, но на всякий случай и их запрещали. Если кого-то с наркотиками ловили, то их отшивали. 

Наказания были достаточно жестокие. Мы в своем возрасте получали пару раз. И у тебя после этого лицо такое опухшее, что невозможно узнать. Ко мне после наказания заходит кто-то из друзей, я открываю, и мне говорят: «Здравствуйте, а Роберта можно?», люди не узнавали меня.

Была внешняя политика — с кем-то в союзе, с кем-то враждовали. Чаще всего группировки укрупнялись. Если в начале 1970-х двор дрался с соседним двором, то в дальнейшем эти группировки из 20–30 человек объединялись, чтобы иметь какой-то вес. 

Группировки создавались, чтобы контролировать насилие. Переехали в какой-то район возле предприятия, и тут местные аборигены, которые жили до этого, начали третировать приезжую молодежь. Эта молодежь собралась, им не хочется, чтобы у них отнимали, их унижали, они становятся сами по себе сильными.

Но у насилия такая природа, что его невозможно контролировать, оно аккумулируется и его становится все больше и больше. И появляется много крепких парней с тестостероном, маскулинных и желающих подраться, которые пользуются этой символической властью с помощью кулаков.

«Живя в другом городе, я бы никогда не попал в группировку»

Роберт Гараев: В другом городе такой мачо, как Марат из сериала, наверное, не попал бы в группировку. Папа у него работает на вертолетном заводе в конструкторском бюро. Квартира шикарная, когда Ильдар (милиционер — прим. ред.) приходит к нему с обыском, он роняет дорогую вазу, смотрит на люстру, которая рублей 200 стоит. Это действительно обеспеченная семья. И в какой-то момент Марату говорят: «Ты же интеллигентный мальчик».

В Казани такие вступали в группировку только из-за гипертрофированности, потому что в каждом районе, возле каждой школы были группировки. И я, живя в другом городе, наверное, никогда в жизни не попал бы в группировку. Я был отличник, ботан, ходил в художественную школу, то есть не из этого племени. Но все равно вступил в группировку в 14 лет. Это давало чувство защищенности.

У меня поначалу был этап романтизации, пару недель до первого наказания, давайте назовем его люлями, чтобы не ругаться матом. Когда за сигарету ловят и весь возраст ведут. Точно так же, как в сериале показана сцена, когда Зима, Марат и Андрей ловят с сигаретой и потом начинают бить весь возраст. Показано абсолютно точно. Какая может быть романтика?

Родители узнали про то, что я был в группировке, когда меня отшили. Это драматический для меня опыт и в книге я его описываю очень подробно. Отшили за пропуск сборов, били. Я просто перестал ходить на сборы, меня заманили в странное место и попытались отшить. Я поступил правильно. Подробности в книге, не люблю на эту тему говорить.

Подключили тетю, она работала в адвокатуре. Вопрос мог быть решен, я бы мог остаться в этом районе. Но я с удовольствием переехал к папе, который был кооперативщиком и жил в другом районе со своей новой семьей.

Я переехал к нему, у него был видеомагнитофон «Панасоник» и огромное количество видеокассет, на тот момент 70 фильмов. И я утолил голод по интересным для меня фильмам и вообще по какой-то новой жизни. Полностью вышел из этого мира. У отца было огромное количество музыки, он меломан был. И я начал заниматься вещами, интересными для меня.

«Чтобы вырвать ребенка из группировки, устраивали домашний арест»

Роберт Гараев: Выйти из любого криминального сообщества гораздо труднее, чем войти в него. Для чего мы, скорлупа, были нужны? 30 человек подростков, 14 лет, что мы можем сделать? Мы еще пока не особо сильные, но мы занимаемся спортом, мы растем, слушаем старших, учимся и примерно через год становимся всем возрастом «суперами» — крепкие и уже более опытные. И тогда уже начинаем делать набеги, стенка на стенку, акции «С добрым утром». Человек 5–6 с утра идут к какой-нибудь школе, поджидают, собирают откуп, тем, кто не откупается, монтажкой разбивают голову. И такая же акция «С добрым вечером».

В хорошей школе (была такая французская школа № 123 в Казани) учился один из героев моей книги. Он рассказал, как у них поступали. Там учились дети чиновников, людей побогаче. В классе были старосты, и если какой-то мальчик начинал не так одеваться, попадал в группировку, тут же докладывали классному руководителю, который передавал это родителям. И был домашний арест у ребенка на пару недель, на месяц. Просто тебя не выпускали, ты не мог ходить на сборы, ты и школу пропускал, но таким образом вырывали. Но это было в хороших школах.

В обыкновенных школах тебя изгоняли после 8 класса. И ты шел в ПТУ, а там никто не боролся с этим. Был вариант уйти в Суворовское училище, в сериале так пыталась спасти Андрея Пальто его мама. Но внутри этих училищ было то же самое — та же иерархия, что и на улице.

Валерия Бармина: В сериале взрослые пытаются реагировать привычными и доступными для них способами — приказами и решениями за подростка. Позиция взрослых здесь — позиция ментора, человека, который говорит: «Я знаю, как лучше, я сделаю за тебя, я решу за тебя, ты тут неправ».

Пронзительная история — это линия Айгуль (девушки одного из главных героев — прим. ред.) и отношение ее родителей к тому, что произошло. То есть девчонка не получает поддержки даже от собственной матери. Она выходит из окна, когда мама, не разговаривая с ней, кормит ее обедом. Это очень точно показано. Взрослые не видели и не могли оценить всей полноты ситуации. 

«Покажите нам, где подростки убивают друг друга»

Роберт Гараев: В 1980-х Уголовный кодекс был немножечко другой. Ну, подрались стенка на стенку две группировки. Если заявление никто не подавал, никто не пострадал — за что принимать-то подростков? Они же еще несовершеннолетние.

Если никого не убили и не покалечили, то и вмешиваться милиции незачем. И если это не выходило в тяжкий вред для здоровья либо убийство, тогда действительно милиция не вмешивалась, — добавляет Сергей Колосовский.

Роберт Гараев: Широко о группировках узнали в 1988 году, даже появился термин «казанский феномен». Журналист Дмитрий Лиханов, золотое перо журнала «Огонек», поездил по Казани, был в ужасе, описал природу и статистику. И вдруг волна прокатилась по центральным СМИ. До этого были публикации в местной прессе, например, в газете «Вечерняя Казань».

Я брал для книги интервью у пресс-секретаря МВД Татарской автономной социалистической республики. Он рассказывал, что приезжали из Москвы и говорили: «Покажите нам, где подростки убивают друг друга».

В городе, где куча мужчин, у которых есть силовой ресурс, появляется новая интересная прослойка — коммерсанты. Милиция психологически была не готова на тот момент защищать этих людей. Вчера ты спекулянт, сегодня ты коммерсант.

И обращались за защитой к братве. Братва, конечно, защищала тоже от братвы. Это следующая формация пошла. И они уже борются не за асфальт, а за реальный кусочек пирога, какого-то экономического ресурса. Пирог был маленький по нынешним меркам, но нужно было жить и выживать.

А кто-то был как казанская ОПГ «Жилка». Они пришли на завод «Оргсинтез» (изготавливает полиэтиленовую крошку), начали КамАЗами вывозить эту крошку и вдруг стали самой богатой группировкой города.

Эффективно бороться с группировками МВД республики стало только в 1993 году, когда ввели экспериментальный закон: если тебя подозревали в участии в ОПГ, то могли закрыть на 30 дней. И это послужило миграции бандитов из Казани в Москву, чтобы скрываться от этого закона. Они все туда поехали, потому что Питер и Москва — это самые экономически интересные города.

Свердловск Vs Казань

Роберт Гараев: Казань и Свердловск находились рядом, но в Свердловске такого (молодежных группировок — прим. ред.) не было. И в Уфе тоже такого не было. Даже были предположения, что в Казани это был какой-то суперпроект КГБ.

В 1982 году в КГБ появился отдел, который занимался молодежью. Появилась неформальная молодежь — рокеры, металлисты, брейкеры, то есть люди, связанные с чем-то западным. А группировщики считались социально родственными. Я читал воспоминания Андропова, он считал, что наш враг — диссидент и западник, а группировщики — это пролетариат. Их планировалось использовать, если неформальная молодежь что-то там затеет.

Если такой эксперимент и был, то он явно провалился сразу же, потому что все пошло своим особенным путем. Но я не нашел документов, которые бы подтверждали эту теорию.

Сергей Колосовский: В январе 1987 года я пришел работать в Кировскую районную милицию в Свердловске и всю эту криминальную картинку наблюдал своими глазами. А она отличается от того, что показано в сериале про Казань.

Подростковых группировок, описанных в книге и показанных в сериале, я не помню (организованные группировки в Свердловске появились в 1990-е и состояли из взрослых). У нас уровень был более прагматичный, люди старались находить себя, зарабатывать деньги и не тратить время впустую. Молодежь, кто поумнее, играла в карты, а кто поглупее, просто шли воровать.

Когда пошла шумиха, кто-то вспомнил: вот была битва между Синими Камнями и ЖБИ. Спросил я у сотрудника, который в тот момент работал в Кировском ГОМе, он говорит: «40 малолеток собрались между собой один раз за все время. Вот и все». 

Валерия Бармина: У меня взгляд обывателя, девчонки, которая жила в Кировском районе на границе Втузгородка и Пионерского поселка. Назвать это группировками, наверное, было нельзя. Это были качалки, дворовые клубы, вокруг которых собиралась подростковая, молодежная компания. Я не могу сказать, что кто-то с кем-то бился и делил асфальт.

Но по воспоминаниям моего мужа (он того же возраста и из того же района), людям с Комсомольской на Пионерке лучше было не появляться. И мы, девчонки, тоже это знали. Если переходили межу, улицу Блюхера, то понимали, что мы на чужой территории и нам лучше тут в одиночку не ходить. Это были не прямо группировки, как это показано в фильме, но некая локальная идентичность.

Сергей Колосовский: В 1992 году у нас начался всплеск наркотиков. Это феномен, наверное, свердловский, такого не было в других городах. У нас вся молодежь богемная массово курила анашу и считала, что в этом нет ничего такого. И все знали, где это купить: в Цыганском поселке на Тельмана приехали и купили. И совершенно одномоментно молодежь приезжает в цыганский поселок, а им говорят: «Ребята, анаши нет, но есть средство круче — ханка. Попробуйте. Первый укол бесплатно». И буквально за две недели весь город подсел на героин.

Роберт Гараев: в Казани наркотики появились чуть позже, в 1996–1997 годах. Все потому что до этого в Казани произошел странный случай — геноцид цыган. За две недели группировщики их выгнали из города.

Пришла жена авторитета на Сорочку (рынок — прим. ред.), где фарцовщики торговали. Ей цыганка продала два сапога на левую ногу. Она пошла к авторитету группировки «Первомайская», тот пришел к цыганам, а его послали на три буквы. Собрались ребята, немножечко друг в друга постреляли. И вся эта ситуация не понравилась группировским. Все группировки устроили перемирие между собой и поставили поселку Отары ультиматум: вот вам две недели, чтобы убраться из города. Кто-то успел продать свою недвижимость, кто-то оставил дома, там и бароны уезжали.

«Нынешняя молодежь круче, чем молодежь моего детства»

Валерия Бармина: Я не думаю, что нынешние подростки начнут делить асфальт. Может быть, дело в атомизации, в соцсетях. Улица не является такой скрепой, как это показано в сериале. Мир в гаджете интересней и безопасней. Я не вижу сейчас как историк, культуролог, педагог, чтобы для этого были реальные очевидные причины.

Подростки 11–13 лет берут в сериале «Слово пацана» внешнюю картинку, для них это то, что не связано с реальностью. Для людей моего поколения это погружение в реальность.

В сериале очень хорошо распределены бытовые детали, музыка, одежда, слова, взаимоотношения. Марату во время приема в комсомол задают те же самые вопросы, которые задавали мне. Я до сих пор могу наизусть рассказать принцип демократического централизма. Это запоминалось, как песня на иностранном языке, которого ты не знаешь, просто набор звуков.

Роберт Гараев: Я очень люблю нынешнюю молодежь, мне кажется, она круче, чем молодежь моего детства. И мир изменился. Для молодежи это мир возможностей: гораздо интереснее блог вести, чем лицо разбивать.

То, как молодежь реагирует на сериал, назвали фестивалем контента. Они одеваются как в сериале, косплеят танец, берут что-то. Для них мир сериала «Слово пацана» — как мир «Звездных войн», как мир Гарри Поттера, с определенными правилами и ритуалам, с определенной музыкой. Это они могут взять. Вот то, что «Ласковый май» опять стал популярен, что в этом плохого?

Поделись публикацией: