«Что раньше было свободой, может оказаться лютой тюрьмой»

Олег Ягодин — один из самых заметных жителей Екатеринбурга. Сложно представить спектакли «Коляда-театра» без его ролей, а городскую музыку без группы «Курара», для которой Олег уже 20 лет пишет музыку и тексты. А еще артист активно снимается в кино и сериалах.

Прошлым летом Ягодин получил штраф за антивоенное высказывание со сцены во время «Ночи музыки», а спустя год вместе с группой представил новый альбом «ПП», навеянный текущими событиями.

Журналист It’s My City Мария Рубинина встретилась с артистом и поговорила о новых треках, свободе в театре и жизни, прошедшем суде и российском кино, которое порой приходится вытягивать хорошим актерам.

«Я ленивый, как и все артисты»

— Недавно вы презентовали новый альбом «ПП». Когда вы выпускаете новый альбом, представляете, для кого он?

— Нет, ничего такого не представляем, просто пишем.

— Вам все равно, кто его будет слушать?

— Ну как, я буду слушать. Если мне понравилось, значит, и другим понравится. Таких, как я, миллион.

— Весь альбом был написан в 2022 году? В том числе «Войнах»? 

— Да. «Войнах» появилась где-то в феврале. «ПП», «Не буди» тоже зимой или весной.

— То есть он был навеян теми событиями? 

— Что значит навеян? Это их отражение. Если альбом «Брут» был написан в пандемию, то «ПП» — отражение сегодняшних реалий. Я часть этого времени, и я пишу, что у меня отфильтровывается, просеивается. А потом пою.

— Вы говорили, что больше любите инструментальные композиции. Почему? 

— Да, люблю. Больше растворения что ли.

— Почему тогда у вас больше композиций с текстами?

— Не знаю, так пошло. Я ленивый, как и все артисты. Инструментальная музыка вещь сложная. Вообще профессия артиста — это прибежище всех двоечников и лентяев. Минимум теории и практики. Я учился музыке и быстро сдулся, на пятом-шестом классе музыкальной школы перестал понимать что-либо. В синтезаторах тоже ничего не понимаю. Какая там амплитуда, волны, я в этом не шарю.

— Для вас возможна сольная карьера? 

— Не могу представить. Я вот столкнулся с писательницей Анной Матвеевой, записал первый раз аудиокнигу. У нас был такой коллаб. Она выпустила сборник рассказов, я прочитал три рассказа из ее книги. Мне понравилось. Я сам не люблю аудиокниги, но я продолжал бы начитывать хорошие произведения, которые мне нравятся. Вот мой максимум сольной карьеры. А так я даже не представляю, как прихожу в студию и начинаю самостоятельно что-то делать. Не представляю. Но, как от сумы и тюрьмы не зарекайся, так и от этих дел тоже не зарекайся. Иногда мне кажется, что было бы удобнее все сделать самому.

«Я вообще не петрю в театральном искусстве»

— Что для вас больше работа — группа или театр?

— Меня бесит то «Курара», то «Коляда-театр», волнами. Думаю: как круто в «Кураре», надоел «Коляда-театр», и наоборот. А бывает, что надоело все. В «Кураре» больше ноги работают, есть движение и кач. А в театре погружение в историю, в литературу. А вообще сто лет об этом всем не думал. Все это для меня как воздух. 

— Театр — это свобода? 

— Театр — это свобода. Актеры — это исполнители, и мы как исполнители свободны. Как пианисты. Рихтер свободен в материале, который не он придумал, но он его исполняет как Рихтер, а не как тот, который материал придумал. Сначала мы учим текст, а затем мы уже свободны в его исполнении.  

— Свободны даже в репертуарном театре? 

— Мне сложно представить себя в классическом репертуарном театре — областном или муниципальном. А «Коляда-театр» — это гиперрепертуарный театр, у нас очень много спектаклей.

— Вы же почти в каждом втором играете? 

— Нет, уже давно нет. Два спектакля в год, это нормально, хорошо. Молодые побольше.

— Почему не представляете себя в государственном театре? 

— Я уже там был. Все эти разряды… Не хочу говорить обо всех театрах, но их все равно не сравнить с тем огнем, который есть в «Коляда-театре». Это то же самое, что уйти из «Курары» в какой-то ансамбль при доме культуры.

Я работал в Драмтеатре, в ТЮЗе проработал год. Мне стало все понятно, что связано с театром. Я никогда не понимал своих педагогов в театральном институте, что они от меня хотят, как хорошо, как плохо. Я вообще не петрю в театральном искусстве, ни прочитал ни одной книги Станиславского, я не мог. Я всякую литературу читал и читаю, но театральную, «Мою жизнь в искусстве» там, ни разу не прочитал.

А когда начал работать с Колядой, мне стало все понятно. Вот тут и есть свобода. Несвобода только одна — это невыученный текст. Он приносит одежду, ставят декорации, включают музыку — и у меня в голове все соединяется. Так было всегда, было легко. Да, было тяжело со временем и отсутствием сна, но это все равно было интересно. В других театрах я не понимал ничего, чаще всего было скучно. Потом я сотрудничал с ЦСД, с молодыми режиссерами, но это совсем другая категория режиссеров. С ним тоже все ясно и понятно, но тут обратная сторона, слишком по верхам все как-то. А всех этих театральных классических дядек бородатых я никогда не понимал. Это просто не мое поле.

— А просто на досуге ходите в другие театры? 

— Бывает, когда на фестивали приезжают. В ЦСД хожу, был с детьми в ТЮЗе, у «Провинциальных танцев» смотрел спектакль и надо еще посмотреть. Очень хочу сходить в театр «Игра», где играют подростки. В Москве почти ни на что не хожу. То есть специально на какой-то театр не хожу, я лучше схожу на концерт. Нет такого, чтобы мне было нечего делать. Мне есть что делать. Посплю, например, если есть время. Но если вдруг я думаю, как убить вечерок, то пойду на концерт. Последнее крутое событие — это театр «ТОК» из Санкт-Петербурга, который привез Николай Владимирович. Очень крутой молодой театр.

— В прошлых интервью вы не раз говорили, что для вас важна свобода. Меняется ли для вас понятие свободы с течением жизни? Что для вас свобода сейчас?

— Свобода для всех важна. Меняется понятие «что такое свобода». То, что раньше было свободой, может оказаться лютой тюрьмой. С возрастом ты понимаешь, что обложен кучей зависимостей. Получается такая капуста, лепестки которой все время надо от себя отрывать. Свобода — это в первую очередь легкость. Легкость — это не комфорт, это не когда тебе хорошо и расслабленно, это уверенность и точность. Но для этого необходимо одно условие — усилие. Например, надо выучить текст, это ненавистное, это зубная боль, самое ненавистное. Я ленивый, я даже ни одного стихотворения в школе не выучил от начала до конца. Но один раз я подумал: ведь мне просто нужно выучить две-три страницы текста. Я их зазубрил и только тогда почувствовал свободу. Я не думал о тексте, не думал о том, как выгляжу на сцене, а просто стал угорать. 

— Это ощущение у вас осталось? 

— До сих пор это зубная боль, но уже чуть полегче. Ну и смотря какой текст. Мне немножко не хватает времени на репетиции. Раньше было больше времени на них, вечерами, сейчас же каждый день идут спектакли. Репетиция — это тоже труд. Но когда много прогонов — это хорошо. Почему «Гамлет» для меня очень легкий? Это самый тяжелый спектакль физически и морально, но при этом самый легкий и свободный для меня, как говорят, среди ночи разбуди. Потому что там было очень много прогонов. Также и в «Кураре»: мы очень много репетируем и прогоняем.

— Была ли у вас когда-то или есть сейчас самоцензура? 

— Да, но когда-то ее вообще не было. А потом появилась дочь, и я решил, когда нас зовут играть на улицах, я не буду петь матершинные песни. Это раньше казалось, что это какой-то плевок в лицо буржуазии, а потом понимаешь, что у тебя трехлетний ребенок, который и так вокруг обложен помойкой, да ну нафиг. Это и смешно, и глупо. Самоцензура еще связана с развивающимся вкусом. Ведь свобода — это еще и развитие, нужно расширяться, меняться. Это даже не самоцензура, а самоконтроль. Ты контролируешь разрушающие тебя черты. Ты сам себя можешь разрушить и сам себя вытащить, изменить с помощью творчества, работы. Твое «я» и твое отношение к «я» — твое главное оружие. 

«Или ты сам себя контролируешь, или тебя контролируют и манипулируют»

— Два года назад в одном из интервью вы говорили, что государство, политика вас не очень касаются, они где-то далеко. Сейчас что-то изменилось для вас? 

— Я говорил не совсем так. Я говорил, что там, где политика, мне нехорошо. Там так же, как и в коммерческом шоу-бизнесе. Кстати, это все взаимосвязано. Там неправда, причем тупая и топорная.

В первые трудные полгода 2022 года, летом приходит сценарий «Лета сорок четвертого» по книге Владимира Богомолова. Сейчас же много снимают на военную тему. Тут же начали снимать сериал, у меня там небольшая роль. И тогда я решил все время говорить «да», соглашаться на съемки. Читаю автобиографию Богомолова, как работал в разведке, в СМЕРШ. Он очень успешный офицер, заступается за другого офицера, ему пытаются закрыть рот, но он говорит, что воспитан на социалистических принципах. Его сажают в тюрьму, но через год отпускают. И тут Богомолов выдает  фразу, которая меня зацепила и подлечила в то время: 

«Я всегда разделял и буду разделять такие понятия, как отчизна, Родина и государство. Когда у меня возникают сомнения насчет третьего, я достаю справку об освобождении, и все становится на свои места».

Он с тех пор не имел никаких отношений ни с государством, ни с политикой, а просто писал книги дома. Чтобы быть успешным, совсем не обязательно взаимодействовать с государством. И это писал Богомолов, которого сейчас превозносят. Его уговаривали вступить в партию, но он не вступал, и вопреки всему, что ему прочили, его книги были успешными. Он выиграл. Вот я про это.

Государство и политика не могут не интересовать, но все время надо быть начеку, это тоже вопрос самоконтроля. Или ты сам себя контролируешь, или тебя контролируют и манипулируют. Очень давно все стало как будто шито белыми нитками, со всех сторон. Скорее всего, политика и была такой всегда, просто я начал обращать на это внимание. Это вопрос идеологии: протестуя против одной идеологии, ты поддерживаешь другую, которая ничем не лучше первой. Это борьба утопий, абсолютно тупых паттернов.

Хорошо в той политической среде, когда ты о ней не думаешь.

Это не равнодушие, это уверенность в собственном деле — науке, искусстве и так далее — и что оно взаимодействует со страной. Если оно не взаимодействует со страной, находится в конфликте со страной, со средой, то это нездоровая среда, а не твое дело плохое. Это и есть политическая неправда. Человек должен нормально работать. Если это есть — проблем нет.

— Если возникает такой конфликт, то до какой поры возможно, на ваш взгляд, продолжать дело?

— Если ты продолжаешь хорошо делать свое дело, то оно все меняет изнутри, атмосферу, каким бы ни был жестким режим, строй. До тех пор, пока ты можешь делать свое дело и не шибко врать, ты можешь жить дальше. То, что я сейчас с тобой говорю и постоянно себя стопорю, чтобы не сказать лишнего, это стремно. Невыносимо ли? Для борьбы с невыносимостью у меня есть хороший режим: работаю с утра до ночи, сплю, а потом по-новой. Я считаю, что делаю вещи, которые положительно влияют на внешнюю среду, они сохраняют человеческое, это самое важное сейчас.

На последнем концерте в Екатеринбурге [23 сентября] поем песню «Не буди», и вдруг выскакивает один чувак в зону перед сценой, где обычно фотографы работают. Его начинают уводить охранники, а он вырывается. Я допел, спускаюсь к нему со сцены, приобнял его, а он орет: «Я только что оттуда [из Украины], у меня ранение, мне вообще все ***** [пофиг]! Не буди, братан, не буди!» Я ему говорю, просто будь аккуратней. И на меня охранник с благодарностью посмотрел, что я того чуть успокоил. Да, и так бывает. Видимо, что-то разбудили.

Это же все тонкая вещь, мы, по сути, занимаемся ничем. Даже мы с тобой тут занимаемся ничем — говорим что-то, записываем, текст какой-то получается, кому это надо? Люди сто гектаров земли удобряют, засевают, чтобы мы потом что-то ели. Вот это дело. Хотя мы сейчас что-то сохраняем, что сейчас очень легко потерять.

Все стороны оценили новый альбом. Есть язык, его не обманешь. Нет никаких сторон на самом деле, все мы существуем для развития, а дальше уже идут терки.

«Мой мозг отказывается принимать, что все, что происходит, стоит того»

— В прошлом году вас оштрафовали за то, что на выступлении на «Ночи музыки» вы со сцены выступили с антивоенным заявлением. Что думаете об этом спустя год? 

— В этом деле главной красной тряпкой были слова, которые мне приписали, но которых я не говорил. После того, как начали публиковать новости обо мне, начались проблемы. Понятно, что ради административки мы могли бы даже не приходить на суд, но нам с адвокатом было важно доказать, что я говорил совершенно другое, а не то, что мне приписывали. Мы даже заказали независимую экспертизу, которая пришла к выводу, что никакой дискредитации армии в моих словах не было.

Мне приписывали фразу «Путин — вор». Мне вообще ***** [все равно], кто вор, а кто не вор. Я живу давно и воров видел немало, немало их и в творческой среде. Я в жизни так не скажу, потому что это безвкусно, я ко всему творчески подхожу, знаете ли. Я вообще песню хотел записать: «Нет ***** [вражде], нет ***** [фигне], ни тебе, ни мене». Как-то руки не доходили, а тут вырвалось.

Это, конечно, был ****** [кошмар]. На заседание в качестве доказательства принесли видео на компакт-диске. Для того, чтобы его посмотреть, целый час несли старющий компьютер, пытались его включить, предложили посмотреть с телефона… Похождения бравого солдата Швейка какие-то. Но в итоге подтвердилось, что слова были другие, после этого все успокоилось.

Есть правда, а есть использование правды в личных, корыстных интересах. Сейчас надо делить людей не на поддерживающих или не поддерживающих [«спецоперацию»], а на верующих и неверующих. 

Есть те, кто верит, что у этого всего были определенные причины. Я в это не могу поверить, мой мозг отказывается принимать, что все, что происходит, стоит того.

—  После суда у вас были проблемы с организацией концертов? 

— Поначалу было, да. В небольших городах. Наша Маша, которая занимается организацией наших концертов, говорит, что туговато идет с этим делом. Многие опасались, но многие нет. Официально пока все в порядке.

— Но к сегодняшнему дню все всё забыли? 

— Да черт его знает. Знаешь, как я сужу, поменялось ли ко мне отношение? Когда был этот суд, я мог идти по двору, на меня как-то оглядывались или, наоборот, глаза отводили. А сейчас как будто всем ***** [по боку]. Все ко всему привыкают, даже в очаге ядерной войны, даже в концлагере. Привыкаешь и продолжаешь дальше существовать. И в этом есть одновременно и человеческая мудрость, и опасное равнодушие.

«Мы же, артисты, как медики, должны ковыряться во всем — и в сердце, и в простате»

— Вы в прошлых интервью говорили, что вам приходит много предложений о съемках и, соответственно, сценариев. Они бывают хорошими и плохими, и якобы за участие в плохих будущих фильмах вы просите больше, чем в хороших. Вы сейчас так же поступаете? Как вы понимаете, что сценарий плохой? 

— Бывают такие плохие, что никакая цена не спасет. Когда я только читаю сценарий и уже болею. Я такой, чувствительный на эти дела. Почему я с Колядой работаю: у него легко играть и работать, я его понимаю. В плохих сценариях все плохо с самого начала, это проверено опытом. Я как-то уже снялся в дерьмовом фильме, а потом написал про это отличную песню. Но все равно никакие деньги не спасут потраченного на плохой фильм времени. Бывало такое, что надо сняться хоть в чем-нибудь, чтобы вывозить семью. Например, такое было в пандемию. Поэтому надо искать плюсы во всем, и они бывают. Но совсем шлак я, конечно, не беру. 

— Шлак предлагают в том числе большие студии? 

— Да. У «Первого канала» вообще одна повесточка. Предлагали небольшую роль в их сериале, но я отказался. Жуткая халтура.

— К вам же иногда приходят совсем молодые режиссеры, просят сняться в их полном или коротком метре? Сможете сняться в знак поддержки, из жалости, даже если сценарий плохой? 

— Нет, если сценарий плохой, я безжалостен. Бывает сценарий хороший, а получается шляпа, но это бывает редко. Я часто снимаюсь у дебютантов, в коротких метрах, бесплатно. Недавно снялся в хорошей короткометражке у московского режиссера, там бывший кавээнщик снимался. Обычно с актерами сложно, шуточки у них какие-то, а тут очень интеллигентный чувак, молчаливый. Я-то сам обычно тоже молчу, я не компанейский, мне сложно с чужими людьми. А тут нам вдвоем было прекрасно, он очень крутой актер, кстати.

— Какого героя вы не согласитесь сыграть даже при хорошем сценарии? 

— Если материал, история крутая, то какая разница, кого играть, сыграю любого. В хорошем материале не бывает плоских героев. Если герой такой, значит, и материал плоский. Да и плоского героя можно самому развить так, чтобы он был объемным. Рассказывали мне про актера, который главного героя в «Грузе-200» играл. К нему потом подходили люди и на полном серьезе говорили: «Ты че дурак сниматься в таком?» Это один из комплиментов актеру. Мы же, артисты, как медики, должны ковыряться во всем — и в сердце, и в простате.

— Как вы относитесь к сериалам? Многие актеры пока боятся в них играть. 

— Они у нас просто еще на очень низком уровне. На платформах, бывает, хорошие выходят. Ну я уже наснимался. Мне как-то Вася Сигарев сказал то, что меня сильно триггернуло. Я ему говорю, что наотрез отказываюсь от съемок, предлагают какое-то говно, а деньги нужны. А Вася мне: 

— Раз ты хороший актер, ты обязан сниматься.

— А почему я обязан сниматься? Почему я должен поддерживать говно?

— А чтобы менять это говно. Кто будет его менять?

И действительно: посмотрел один фильм, другой, а потом попадается актер, на которого залипаешь, который все это вытягивает. Появляется вера, что кино будет хорошим. Есть та же Аня Михалкова, великолепная, она ни от чего не отказывается. Человек как будто высветляет дело изнутри. У меня так не получается, какой фильм, такой и я: в плохом фильме я играю плохо, в хорошем хорошо. Это плохо и непрофессионально, но в этом смысле я сам себе цензор. Кино находится на последнем месте моей свободы. В нем я не так свободен, как в «Кураре» или театре. Но это приходит с опытом.

— В чем выражается эта несвобода? 

— Какие-то лишние раздумья, лишние движения, скованность, она может быть не видна. Но если хороший материал, то я в нем свободен. У меня есть удачные премьеры: в «Лиссабоне» я себе понравился, «Чувства Анны», но я пока его не видел, в ноябре будет прокат. В обоих был крутой съемочный процесс, команда, хорошие знакомства. У Алексея Федорченко всегда хорошо. 

— Есть роли, за которые до сих пор неловко? 

— До фига. В кино больше неловких ролей, чем «ловких». И это при том, что я в кино снимаюсь не так много. Было такое, что не очень материал, но я вывез. Есть где все плохо. Но не буду говорить, где именно, кино как-никак труд. Все, в чем я снимался, не имело совсем продажный характер. Я не снимаюсь в откровенно продажных картинах.

— Ни за какие деньги не сниметесь?

— Ни за какие деньги не снимусь. Мне предлагали. А «Кураре» однажды предложили «загасить» концерт ДДТ, сделать параллельный концерт (чтобы переманить публику — прим. ред.). Предлагали огромный гонорар. Мы отказались. Не из любви к ДДТ, уважение есть, любви нет, а именно из-за тупого и топорного подхода.

Поделись публикацией: