«Кто будет слушать поэта, который не ведает смерти?»

Зимой в Уральском филиале ГМИИ имени А. С. Пушкина (ГЦСИ) молодые художники из Екатеринбурга создавали объекты цифрового искусства в лаборатории Светланы Спириной, работающей с перформансом, фотографией, видео и пространственными инсталляциями. В течение месяца участники исследовали состояние изображения в эпоху тотальной цифровизации: взаимодействовали с нейросетями, создавали, сохраняли, обменивались, наслаивали и смешивали изображения. Итогом их работы стала онлайн-выставка под названием «Цифровое разрастание всевозможного изобразительного».

Чем интересна эта выставка, почему ее решили организовать в онлайне, как современные художники могут взаимодействовать с искусственным интеллектом, и главное, сможет ли он когда-нибудь заменить художника, Светлана рассказывает в интервью, которое для It’s My City записала автор телеграм-канала «Е-катарсис» Анна Филосян.

— Света, расскажи вкратце о том, где ты училась сама и как заинтересовалась цифровым искусством?

— Я училась в Чехии, на магистратуре по современной фотографии в Высшей школе прикладного искусства, окончила курс в пандемию и переместилась сюда. Начинала с классического перформанса в традиции Марины Абрамович, сочетая в себе автора, исполнителя и исполняемое изображение. За время учебы мне стало понятно, что фотография и перформанс существуют в одном и том же поле производства изображений, и я стала относиться к перформансу как к ожившей в пространстве фотографии. 

Одновременно со всем этим я погружалась в поле визуальных исследований: момент окончания моей учебы совпал с бурным развитием нейросетей. Визуальное поле радикально меняется, человек окончательно смещается как автор с позиции создателя изображений, и мы оказываемся в пространстве, населенном изображениями, которые производят машины. Это касается и видеосъемки на улице, и просто контента в социальных сетях, это происходит в нарастающем режиме.

— В 2022 тебя пригласили провести собственную лабораторию в Уральском филиале ГМИИ для проекта «Лаборатория молодого художника». Она как раз называлась «Цифровое разрастание всевозможного изобразительного». Расскажи подробнее, чем занимались ее участники и в чем были ее задачи? 

— Я формулировала лабораторию как практику изображения в различных его флюидных цифровых формах, в которых оно нам предстает сегодня. Задача лаборатории, по сути, была поисследовать и попробовать на практике инструменты создания и редактирования изображений, которые сейчас доступны, начиная от фотографирования смартфоном и заканчивая использованием нейросетей.

Сначала у меня были разные инструкции о том, как обмениваться изображениями. Например, на протяжении всей лаборатории у нас было задание в три часа дня взять в руки смартфон, сфотографировать то, что находится перед тобой, сфотографировать себя в этом моменте и, если есть камера, которая за тобой наблюдает, дать этому тоже внимание, посмотреть, есть ли еще что-то, что наблюдает за тобой, создает изображение тебя в этот момент.

— Эти снимки вы потом скидывали в специальный чат? Что с ними происходило дальше?

— Да. Мы не только скидывали изображения, мы на них реагировали. То, что мы видели, влияло на то, что мы фотографировали на следующий день. 

Первое задание — это скриншот, или слепок дня. Все делают фотографии, затем каждый выбирает чужую фотографию и ставит на обои своего телефона. Таким образом мы устраивали микрогалерею чьего-то изображения у себя на телефоне. Дальше уже можно было браться за визуальный поток. Мы устраивали нечто вроде скролл-медитации: подключались в общий зум, каждый заходил в свою ленту инстаграма, и все внимательным, исследовательским взглядом смотрели ленту другого человека и делали скриншоты, чтобы погрузиться в визуальное поле за пределами своего инфопузыря. 

Вторая встреча была посвящена координатам. Задача была создать некое цифровое общее место. Мы в рандомизаторе генерили координаты, обменивались ими и отправляли друг друга в путешествие по этим координатам. 

Дальше у нас был звук — это было задание на исследование нейросетей, чтобы перевести изображение, полученное в предыдущих заданиях, в звук. Ну и самое любимое занятие у группы было посвящено селфи, там было несколько заданий. Первое — мы использовали анонимайзер, в который можно загрузить селфи, и он предлагает похожие лица. Второе — мы загружали селфи в нейросети и на их основе генерили похожее, по мнению нейросети. Также генерировали селфи с помощью тестового описания.

Наш чат за месяц превратился в труднопроходимую ленту изображений, в которых сложно что-то найти: каждый день каждый из участников скидывал туда свои изображения, два раза в неделю мы скидывали туда результаты заданий, это было очень интенсивно, это превратилось в визуальный поток. «Соцсеть», в которой сложно что-то найти. 

Мы подумали, что поскольку нам нужно погрузить зрителя в нашу ситуацию, это должна быть какая-то еще более интенсивная соцсеть, over-перегруз изображений, визуальный поток по образу и подобию Инстаграма*, нам только нужно было преобразовать вертикальность в горизонтальность и создать там некие наплывающие друг на друга изображения, которые движутся во все стороны.

Изначально я хотела делать выставку офлайн. Но поскольку организационно все менялось, лаборатория сдвинулась по времени и у нас не было возможности сделать выставку прямо в ГЦСИ. В ходе лаборатории мы работали с флюидным, перемещающимся изображением и практиковали общение через экран, поэтому мы приняли решение, что попробуем организовать выставочный формат онлайн.

Один из первых вопросов нашей выставки был в том, хотим ли мы подписываться под изображениями, которые создавались, или нет. И большинством голосов мы решили, что хотим оставить безавторскую ситуацию.

— В тексте к итоговой выставке говорится, что теоретической основой лаборатории стал циркуляционизм. Поясни, пожалуйста, что это за термин.

— Это термин из медиатеории немецкой исследовательницы Хито Штейерль. Термин «циркуляционизм» она предложила для описания того, что происходит с фотографией и изображением — разрастание, циркуляция изображений, обозначение потоковости, которую человек больше не может контролировать, поскольку, как только изображение попадает в интернет, мы больше не можем проследить его судьбу, историю копирования.

— То есть речь идет о том, что человек из субъекта превращается в объект, утрачивает свое субъектное начало?

— Да. На одной из дискуссий на конференции Screenshot_2023 в московском Музее криптографии говорилось, что если попробовать спрогнозировать, что будет происходить с субъектностью человека в создании изображений лет через пять, учитывая такую скорость развития нейросетей, мы можем предположить, что человек очень быстро лишится всех рабочих мест, связанных с соцсетями. В принципе, искусственный интеллект уже создает медиаконтент, генерит изображения и текст, а человеку остается только пересылать эти изображения друг другу. Ведь это единственное, чего нейросеть делать не может. То есть человек обеспечивает циркуляцию. Это очень неутешительный прогноз, но он, так скажем, подстегивает.

— Какие нейросети вы использовали для работы над изображениями? Можно было использовать все что угодно?

— По умолчанию я предложила сетки Stable Diffusion, DALL-E (не все могли ей пользоваться, регистрация в России запрещена) и Art Breeder. Еще я предлагала пользоваться разными инструментами из базы Phygital Plus. Ее создали российские программисты, которые занимаются разработкой и составили библиотеку AI for Artist. Какие-то инструменты есть только на GitHub, и нужны навыки программирования, чтобы ими пользоваться, а есть такие, что ты просто заходишь на сайт и работаешь.

— Как ты в целом смотришь на бурное развитие искусственного интеллекта?

— Я признаю революционность того, что делают сегодня нейросети. Это настоящий вызов для общества, он порождает массу эстетических, этических и прочих вопросов. Однако я не склонна думать, что нейросети захватят мир и станут единственным источником информации, а мы будем только пересылать друг другу мемы. Если мы не настоим на человеческой способности анализировать информацию, формулировать концепции и последовательно развивать идеи, чего машина не умеет делать, то мы, конечно, окажемся в такой ситуации. Я верю больше в человека и думаю, что развитие ИИ просто сильно поменяет нашу повседневность, занятость, систему рабочих мест.

— Многие уже сегодня задаются вопросом, зачем вообще нужен будет художник в ближайшем будущем.

— Нейросети уже генерируют всевозможные изображения, но я настаиваю на том, что художник, человеческая субъективность, человеческий разум принципиально отличаются от того, что предлагают нейросети. Тут я не свою мысль предложу, на меня сильно повлияла лекция восточноевропейской исследовательницы синтетических медиа и искусственного интеллекта Ленки Хамосовой. Она интересно отвечает на этот вопрос.

Нейросеть работает в режиме копирования информации, которая уже и так есть, она не способна произвести ничего нового, потому что только компонует информацию, попавшую в интернет за последние 15 лет. Это очень большая ориентация на поп-культуру, на тот медиаконтент, который есть в интернете, и мы не можем говорить, что эти данные на 100% воплощают собой полноту реальности, скорее, это некий поперечный срез верхушки айсберга. 

Если мы отдадим нейросетям производство информации, то мы сильно рискуем оказаться в пространстве без воображения, ведь у воображения есть способность производить что-то новое. Способность создавать ошибку за пределами того, что мы уже знаем, по-прежнему остается за человеком. Это позиция, которая мне ближе, которая спасает художника, он оказывается нужен для того, чтобы произвести некое новое, то, чего еще не было в пространстве копирования. В конце концов, как говорит один мой друг: «Кто будет слушать поэта, который не ведает смерти?»

—  Но ведь в какой-то момент условной технологической сингулярности мы наверняка сможем прийти к тому, что нейросеть станет полноценным искусственным интеллектом и сможет воспроизводить что-то сама на основе ранее изученного. Что будет в этом случае, смогут ли роботы-художники конкурировать с людьми? Ведь уже сейчас бывает сложно отличить, что сделал человек, а что алгоритм.

— Будем решать проблему по мере поступления. На данный момент такой опасности нет, то, что способны воспроизводить нейросети, очень ограниченно и неизобретательно в визуальном плане. Создание произведения искусства — это более сложный процесс, чем просто создание изображения или текста. Здесь одинаковую ценность имеют идея, ее воплощение в цифровом и физическом мире, процесс решения, где, как, в каком материале, в каком цвете, свете и контексте объект должен появиться, что должно его окружать? Какой перформативностью и длительностью во времени он должен или может обладать? Пока что я не видела примеров слаженной работы Chat GPT, Dalle 2 и «руки хука», которые бы захватили музеи и слаженно создавали для нас выставки, погружающие в совершенно иной, неузнаваемый опыт.

Плюс в художественном процессе есть такие важные аспекты, как воля, интуиция, внутренняя свобода и то, что называется «художественная логика» — некая абсолютно непредсказуемая сборка идей и мыслей в сознании другого человека и воля последовательно воплощать их в своей художественной практике. Я точно так же пока не наблюдала нейросеть, которая бы решила эмансипироваться от утилитарных запросов человеческих агентов и посвятила бы все свое время созданию воплощений и пространств «собственного видения».

— Как будет формироваться стоимость на работы, созданные при помощи нейросетей. Может ли произойти девальвация их стоимости, учитывая то, что сделать работу сможет каждый, у кого будет доступ к алгоритмам? Или все останется прежним и стоимость по-прежнему будет определять имя конкретного художника, которое он наработал?

— Не думаю, что стоимость работ будет падать из-за участия ИИ. В современном искусстве стоимость работ не складывается из себестоимости материалов, затраченных на ее производство. Приобретая работу, коллекционер прежде всего приобретает предмет, который относится к иному взгляду на вещи, предмет, который принадлежит определенной художественной логике или дискурсивному полю, которое создается художником. Эти категории абсолютно нематериальны, но именно они задают стоимость. Из примеров, Jon Rafman — визуально и концептуально очень сильный художник, который, полагаю, постоянно растет в цене, и использование ИИ никак на это не влияет.

— За какими еще художниками, применяющими ИИ в своем искусстве, ты следишь?

— Pierre Hyugge, Антон Бурденко.

— Сейчас люди больше предпочитают обладать физическими объектами искусства. При этом все более популярным становится NFT-искусство, когда физического объекта нет, есть виртуальный, но человек все равно испытывает удовлетворение от обладания им. Есть ли будущее у NFT-искусства, на твой взгляд, и какую роль в смещении фокуса с физического на виртуальное будут играть нейросети?

— Я не специалист в NFT. Мои знания соотносятся с объемом сформулированного Виктором Вилисовым в статье «NFT как частный случай патриархата», и не больше.

Во многом причина, почему я этим не сильно интересуюсь, в том, что я как раз верю в материальность искусства и уже сейчас вижу большую усталость людей от диджитализации. NFT — это, конечно, еще одно расширение для коллекционирования, но, на мой взгляд, у него не будет большого будущего. Возможно, я звучу как ретроград, но я уверена, что произведения искусства в том числе призваны утолять наш голод по созерцательному опыту. Непосредственный опыт созерцания — причина, по которой приобретают работы художников. Ну, а кто из нас, проводящих большинство своего времени перед экраном телефона и компьютера, захочет созерцать искусство через этот же экран размером 6 на 10 см?

Онлайн-выставка «Цифровое разрастание всевозможного изобразительного» работает до 22 апреля.

В материале есть ссылки на Instagram, принадлежащий Meta, которую российские власти считают экстремистской организацией.

Поделись публикацией: