Марина-Майя Говзман — журналистка из Екатеринбурга, которая пишет на социальные темы. Ее тексты вы могли читать и в региональных, и в крупных российских медиа, например в «Таких делах», а сейчас на YouTube-канале «Вот тут, где галочка» она беседует с людьми, которые уехали (давно или недавно) из России и теперь живут в Израиле.
Так сложилось, что после начала военных действий в Украине Марина сама уехала в Израиль, свою вторую родину. Спустя несколько месяцев она вернулась в Екатеринбург и увидела его немного другим. It’s My City спросил у Марины, каково это возвращаться в Россию, когда военные действия все еще продолжаются, не жалеет ли она об этом и почему верит, что может заниматься журналистикой в стране даже в такое опасное время.
«Хотелось выскочить из самолета и орать»
— Я купила билеты в Израиль примерно за пару недель до войны. Последний раз я была там в феврале 2020 года, в самом начале пандемии коронавируса, пока она не вышла за пределы Азии. Я ждала возможности полететь туда снова и увидеть родственников и друзей. Там были бесконечные карантины, намного строже, чем в России. У меня не было сертификата о вакцинации Pfizer, и в тот момент, когда ограничения стали ослабевать, я купила билеты.
Когда наступило 24 февраля, я думала вообще их сдать, мне казалось, что это точка невозврата и в нашем городе будет еще одна Болотная, и даже еще масштабнее и несокрушимее. Хотелось оставаться в стране во время таких кардинальных перемен. Но желание встретиться с родственниками напоследок, перед возможной международной изоляцией, перевесило.
Так совпало, что я летела в Израиль в ночь на 4 марта, когда начали блокировать медиа — ВВС, «Медузу»* и другие. Мне хотелось выскочить из самолета и орать. Мы летели шесть часов из-за того, что облетали закрытые страны, а когда приземлились, я слышала, как люди всхлипывали.
Много ребят из Украины живут в Израиле. В первый же день я поехала к друзьям в Иерусалим, там живут моя подруга и ее муж харьковчанин. Его родители тоже были с ними, а родной брат с семьей остались в Харькове. В то время они пытались понять, как им эвакуироваться, не хотели оставлять хозяйство. Сейчас они в безопасности.
В тот же вечер у моих друзей собрались ребята, среди которых была девушка из Харькова на последнем месяце беременности. На тот момент ее мама как раз была в Украине, и вот так за несколько недель до родов ей ежедневно приходили новости об обстреле ее города. Все были подавленными, но вместе с этим надо было действовать и помогать родственникам.
«Неприятие к россиянам есть, но все разбивается о частные истории»
— Никаких притеснений и угнетения по отношению к россиянам я не встречала. Я поняла, что с высоты птичьего полета может сложиться ощущение, что к нам стали относиться хуже. Но, знаете, если я представлю, что в Екатеринбурге ракеты какой-то мифической страны разбомбили центр города, не знаю, как бы я относилась к жителям такой страны. Хватило ли бы у меня милосердия и душевных ресурсов по отношению к тем, кто никакого участия в этом не принимал? Наверное, хватило бы. Но это потребовало бы внутренних усилий.
В Израиле у меня появилась приятельница из Одессы. Ее отец воевал в украинской армии и погиб в начале войны. Она ехала в поезде и плакала, я подсела к ней, мы разговорились и с тех пор тепло подружились.
Как-то я открыла ее соцсети, и там, конечно, были суперрадикальные посты с ненавистью к россиянам, а следующая фотография — наш совместный снимок или репост моего поста. В общем, какое-то неприятие есть, но все разбивается о частные истории.
В Израиле я задержалась дольше, чем планировала. Сначала «Аэрофлот» отменил рейсы. Я решила остаться еще на месяц и заняться бюрократическими делами. Когда они были закончены и я могла брать билеты обратно, все же решила задержаться еще на пару месяцев.
«До сих пор не езжу в общественном транспорте»
— У меня не было никаких ожиданий по возвращению. Я хорошо понимала, что каждый день, проведенный за границей, отбрасывает меня от понимания российских реалий. В тот момент, когда самолет полетел в сторону обетованной земли, я решила, что у меня пропадает моральное право призывать, чтобы люди выходили на улицу, протестовали, срывали наклейки. Мне это кажется правильным. Точно так же, как и осуждение: осуждать кого-то за границей — последнее дело.
Я понимала, что я действительно не очень в курсе того, что происходит в России. Все меняется с космической скоростью. К тому же я общалась с друзьями, в Екатеринбурге живет куча сильных, смелых ребят, они сильнее мракобесия. Так что страха ехать в Екатеринбург тоже не было.
Еще меня очень поддерживали разговоры с папой. Он встретил меня в аэропорту, едем на машине из Кольцово и первое, что я вижу — билборды «Zа Россию» и так далее, сразу как обухом по голове. Папа говорит: «Не обращай внимания, понимаешь же, что разнарядки сверху и ни о чем это не говорит». Я понимаю. Но до сих пор не езжу в общественном транспорте. Не могу зайти в троллейбус или автобус с наклейкой Z.
Однажды мне надо было ехать к героине материала и я дождалась троллейбуса без буквы. А еще я обожаю метро и езжу в нем просто от большого удовольствия. Мне нравится, как там пахнет, как ощущается время, как выглядят люди. И вот на каждой двери входа эти наклейки. Я увидела это на станции «Площадь 1905 года» и шагу не могла ступить. Думала: «А что же больше не повесили? Как-то маловато!» Возможно, будь я тут с самого начала войны, уже бы привыкла. Но пока я просто радуюсь, что у меня есть велосипед.
«Абсолютно все вижу через фильтр войны»
— Вижу, какой Екатеринбург красивый, как появляются парки, пространства. Но абсолютно все вижу через призму войны. Все события, панорамы города, встречи — все, что происходит. Это фильтр, от которого не избавиться. Это не очки, которые можно снять. Это что-то, что затекает во все сферы моей жизни в России сейчас. Кажется, что понимать происходящее и быть внутри страны, которая развязала войну — разные вещи.
Я поехала прокатиться по парку XXII Партсъезда, восторгаюсь, каким он стал красивым. И вот посередине там стоит каменная глыба и две таблички по бокам. На одной написано «Ликвидаторам ядерных катастроф». На другой — «Остановись, задумайся, вспомни и не допусти». Я стояла напротив этих табличек, и у меня чуть слезы не потекли — какой ужас, какое лицемерие. Эти камни говорят о недопустимости ядерной катастрофы, но все эксперты ток-шоу на пропагандистских каналах говорят только о ядерных ударах. Как это можно уложить в голове?
«Наши солдаты не могут!..»
— У меня была неприятная история. Расскажу обтекаемо. Одна женщина всю жизнь работала в госструктуре, у нее тяжело болеет ребенок, у него ДЦП — такая форма, когда он не сидит, не говорит, не ходит, не видит, не слышит, не держит тело. Когда мы встретились, женщина все время сетовала, что государство не поддерживает таких детей, не дает возможности реабилитации, а инвалидные коляски и вертикализаторы от соцзащиты — «дровишки», на которые стыдно смотреть и нести их в дом. Няню помогает оплачивать подруга этой женщины, бизнесвумен. В пример она приводила Запад, где производят хорошее оборудование.
Я ей отвечаю: «Вы работали в одной государственной структуре, сталкиваетесь с другой и видите, что она не работает». К концу встречи выяснилось, что у нее сестры и братья живут в Украине, в том же городе, где жила раньше моя тетя. Я спросила, как у них дела, и мы заговорили на эту тему. По моим вопросам она поняла, на какой я стороне. И эта женщина тоном праведного гнева стала практически кричать: «Ну, разве наши солдаты могут насиловать? Нет, они не могут!» Когда я спрашивала, почему, она категорически возражала, что этого просто не может быть, а Запад в ее словах тут же превратился в субстанцию, которая желает России зла.
Ночью, когда она освободилась от забот о ребенке, она выслала мне пропагандистские ролики и спросила: «Вы вообще гражданка России или нет? Уж я понимаю из разговора с вами, откуда ветер дует!»
Меня размотала эта история на пару дней. Я очень расстроилась. Мне кажется, это хороший человек, я понимаю, что ей правда тяжело, у нее очень больной ребенок, которому, к сожалению, никогда не будет лучше. Я думала, почему мы с ней друг друга не слышим? Почему мы не смогли поговорить? Почему вместо диалога были лозунги и выкрикивания и непроницаемая стена? Ее энергия была как цунами, которое все сносит и не оставляла шанса на понимание.
Я очень сочувствую этой женщине, ей очень больно и страшно. Мне кажется, она понимает происходящее, просто это сложно принять. Я понимаю ее, ведь я тоже люблю свою страну и мне тоже трудно осознать, что она чудовищно ошибается. Нам всем тяжело.
Пару раз она еще отправляла по ночам сообщения, в ответ я посочувствовала ей, разделила эти эмоции, попыталась объяснить, что она ошибочно думает, что все российские журналисты переехали в Европу и Турцию, чтобы снимать лживые сюжеты. Поэтому срабатывает защитная реакция и правда подменяется полуправдой. Я предложила ей поговорить еще раз или остановиться в этой точке и не устраивать конфликт. На что она написала, что я права, но наши журналисты «действительно объединились, чтобы снимать лживые ролики».
«Переживаю за Ельцин Центр»
— Я очень переживаю, что мой любимый, обожаемый Ельцин Центр отхватит от критически консервативно настроенных граждан. Тот же Владимир Соловьев набивает себе очки, ему хочется поорать, он не знает, куда направить волны своего безумия. С одной стороны, классно, что в городе это переосмысляют, создают стикеры и мерч, с другой — важный прецедент Дмитрия Колезева, который подал в суд на ведущего.
Есть разные мнения, кто-то говорит, что не стоит обращать внимания или с юмором подходить. А надо показывать, что с нами так нельзя. Мы живем здесь, в России, а Екатеринбург — мощный и крутой город, здесь есть либерально настроенные люди, они делают важные вещи. Мы здесь, мы есть, и мы можем за себя постоять в правовом поле.
«Возможно, журналистика в России переживет ренессанс»
— Четыре года назад я вернулась в Россию с огромным желанием заниматься журналистикой, писать на русском языке. Я начала работать в Фонде Ройзмана, 66.ru, «Таких делах». Это было прекрасное время, оно для меня очень много значит. Несмотря на тонны проблем в России, я постоянно думала, как круто, что я вернулась, как люблю страну и как хочу здесь жить. Сейчас внутри меня идет сложный процесс.
Решила, что лето я точно проведу здесь. Вижу, что сейчас открываются новые медиа. Это напомнило мне Тель-Авив — там, где всегда вечное лето, люди открыли солярий! Насколько люди оптимисты, это круто! И вот такие же отчаянные оптимисты запускают медиа — «Кедр», «Верстка» очень мне импонируют.
Все это дает надежду, что журналистика все-таки, возможно, переживет ренессанс и в России. И я еще смогу заниматься ею здесь. Это парадокс — несколько лет назад приехать сюда заниматься журналистикой, а сейчас ты должен уехать, чтобы продолжать это делать. Возможно, это не так. У меня есть шанс побыть здесь и проверить эту гипотезу.
*Внесена в список «иностранных агентов» по решению Минюста
Нам нужна ваша помощь! It’s My City работает благодаря донатам читателей. Оформить регулярное или разовое пожертвование можно через сервис Friendly по этой ссылке. Это законно и безопасно.