«Хотим жить больше, чем кто-либо»

«Где вы были 8 лет, когда на Донбассе убивали детей?» — вопрос, который почти каждый день, начиная с 24 февраля, методично задают сторонники военных действий в Украине их противникам. Некоторых он ставит в тупик, другие продолжают приводить аргументы в поддержку мира, третьи считают вопрос провокацией и предпочитают не отвечать.

Корреспондент It’s My City на условиях анонимности поговорила с двумя беженками из Луганска, которые 8 лет назад были именно там, где началась война, и были вынуждены покинуть свой дом. Обидно ли им, что их трагедию не замечали эти годы, так ли нужен им «русский мир» и почему они не хотят военных действий в Украине сейчас — девушки рассказывают в своих монологах. Имена из соображений безопасности мы изменили просьбе самих героинь.

Варвара:

— Луганск до войны я помню уютным, спокойным и теплым. Было много событий и эмоций. Пока не случается беда, ты воспринимаешь свой город как нечто обыденное. Теперь, живя в России, я могу сказать точно, что Луганск был мне родным, а люди у нас всегда были позитивные. Еще у нас всегда было очень жарко летом. Даже культура неплохо развивалась, например, в филармонии был орган, что редкость для городов промышленного типа. В целом Луганск был весьма хорош, учитывая, что это шахтерский городок. 

Восемь лет назад, когда мне было 16 лет, случилась катастрофа. Украина хотела в Европейский союз, а проплаченный [президент Виктор] Янукович не хотел. Донбассу пообещали безопасность и присоединение к России, но ни того, ни другого не произошло. Президент убежал в Ростов. Нам, луганчанам, стали рассказывать сказки о «страшных украинцах-бандерах», которые нас бомбят. А мы, собственно, кто?

Бомбили со всех сторон. Было сложно понять, кто есть кто и что вообще происходит. В городах появились сепаратисты и нас начали называть сепаратистами. В итоге нам навязывают «русский мир», который мы не просили. 

При Украине в Луганске все было хорошо, нам всего хватало. Откуда резко появился этот «русский мир», вообще сложно сказать. У нас росла достаточно патриотичная молодежь и предпосылок для бунта не было. Я считаю, что сильное влияние оказали сепаратисты и навязанная русская пропаганда. Если смотреть со стороны обывателя и не вдаваться в политику, можно сказать, что в какой-то момент в городе просто появились люди в форме с флагом «Новороссия» и с палатками в центре. Некоторые наши родители и бабушки стали активно поддерживать эту позицию (и такие люди есть в ЛДНР до сих пор). Оккупации со стороны Украины никакой не было. О чем вообще может идти речь, когда была единая страна и все жили хорошо? До 2014 года я никогда не слышала высказываний против Украины.

По поводу нацизма и историй о том, что в Украине гнобили русских. Про «нацистов» у нас в Украине я услышала уже только по русскому телевидению после всей этой движухи. По поводу русских и какого-то «презрения» к ним, опять же, я это отрицаю. Единственное, что можно сказать, так это то, что после 2014 года Украина разбилась на два лагеря: тех, кто хочет в РФ, и тех, кто нет.

Помню, как я гуляла по центру города. Тогда уже были митинги, которые мы с друзьями воспринимали не больше, чем шутку.  В какой-то момент я услышала взрывной удар через пару домов — начали бомбить администрацию. Позже увидела падающий самолет, который стремился прямо на ТЦ «Эпицентр». Рядом с моим домом стоял «Град» и снаряды летали у нас над головами. Вертолеты летали круглосуточно. Звук сирены до сих пор у меня в голове.

Следующий месяц прошел под бомбежками — мы прятались в ванной. Все происходило наплывами, но в какой-то момент бои усилились. В соседнюю панельку в моем дворе попал снаряд. На востоке (мы так называем восточные кварталы в Луганске) был момент, когда трупы невозможно уже было вывозить. Они валялись на дорогах, накрытые пакетами.

У Донбасса никогда не было своих военных или техники. Да, в ополчении были многие мои знакомые — в основном это люди, связанные с полицией и силовыми структурами. Но этот процент ополченцев очень маленький, сами луганчане стали вояками только после войны.

В один момент в городе стало очень много техники, людей в форме и все эти митинги с флагами и мешками, аккуратно выложенными — все это дело рук не людей «с народа», а настоящих военных, которых, по сути, у нас не было. Я лично видела, как колонна танков и БТР ехала в направлении моего города в 2014. И эта «помощь» не заканчивалась. В тот год вообще было очень сложно разобрать, кто кому враг и кто в кого стреляет, но теперь пазл удивительным образом складывается.

Я много времени провела одна в квартире под бомбежкой. Помню один день, когда родители не могли приехать с дачи из-за перекрытых дорог, а у меня в школе отменился экзамен. Просидела в ванной два дня, потом они вернулись и мы решили уехать к родственникам в область на время. У родственников прожили недели три, бои проходили и там. Сирены мучили нас ежедневно. Одним ранним утром мы решили уехать совсем, так как оставаться было опаснее.

Родственники у нас были только в одном российском городе-миллионнике, поэтому мы проложили путь туда. Уехать было непросто — нужно было пробираться через определенные поля, многие дороги были заминированы. В очереди на границе мы простояли три дня в жару. Это было начало августа. Мы думали, что просто переждем месяц. Шло время, а бои не прекращались, и мы поняли, что как раньше уже не будет. Решили остаться в России.

В России были большие сложности с получением гражданства. Эта процедура длилась около четырех лет! Мы стояли на морозе часами у дверей МФЦ, нам говорили в лицо, какие мы твари и нахлебники, было очень тяжело. 

Все это подкреплялось тоской по родне, друзьям и дому. Россия морально тяжелая страна, холодная. Люди здесь действительно очень грустные. Я до сих пор не могу найти свое уютное место здесь. Возможно, дело даже не в стране, а в том, что у меня ничего не осталось.

У нас большая семья и много кто остался в Луганске: бабушки, дедушки, родственники, близкие друзья. Они долго приспосабливались к жизни при бомбежках. Отсутствие мобильного интернета и нормальной сотовой связи (с этим до сих пор проблемы), средние зарплаты по 3 тысячи (реальная зарплата воспитательницы в садике), переход с гривен на рубли (меньшее из зол), отсутствие любых франшиз, которые улучшали бы жизнь. Зарплаты немного подняли только два года назад. И если бы многие пенсионеры не жили бы на две пенсии — украинскую и ЛНР, то было бы совсем грустно. Да, Украина все это время выплачивала пенсии гражданам ЛДНР. Правда, стоять на Станице в очереди за ней было тяжело.

Боевые действия в основном продолжались в Донецкой области, но в город никогда не прилетало. То же самое можно сказать и про Луганск. В каких городах и селах это было, я сейчас точно не скажу. У военных были отведенные места, где шли бои, которые действительно граничили с жилыми домами. 

Вернуться в Луганск было ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛО. Пишу большими буквами, так как это реально было невыносимо. Только после четырехлетнего расставания я смогла поехать в Луганск. Вообще был сложный период, который тянется до сих пор. Очень сложно отпустить ту жизнь, которую у тебя отняли. Очень сложно вывозить психологически с послевоенными флешбэками. Очень сложно начинать жизнь заново, заново приспосабливаться и жить там, где ты не выбирал. Но каждый раз приезжая в Луганск, я оживаю и чувствую себя уютно и, главное, дома среди близких. За все время моих визитов я только один раз слышала отдаленные взрывы в городе, и это были учения.

В силу возраста в 2014 году мне было сложно трезво оценить ситуацию. Были сепаратисты и были военные (не наши ополченцы). Также могу предположить, что Украина была разменной монетой двух других соперничающих государств. Это изначально было просто поле боя, украинцы тут ни при чем. Люди там были не более, чем пушечное мясо, что с одной стороны Украины, что с другой.

Сейчас же происходит *это слово нельзя называть* в Украине. Никто не ожидал такого поворота. Еще это тщательно спланированная информационная *это слово нельзя называть*. Не могу сказать, что Украина не грешит фейками, но не так глобально. Людям в России по телевизору показывают, что Путин спасает людей от нацистов. Но разве *это слово нельзя называть* — способ спасения? Люди умирают. 

А еще мы переживаем этот ужас второй раз подряд. Представьте, каково это, когда ты за восемь лет наконец обустроил свою жизнь в Украине, научился жить по новым правилам, а теперь вновь встречаешься лицом к лицу с разрушениями и бомбежками.

Многие люди из ЛДНР очень обижаются, что блогеры и медийные люди высказываются в поддержку Украины. Я их понимаю, но есть такой фактор, как информационное поле. В 2014 году было сложно оценить ситуацию: кто виноват и кто за этим всем стоит? Социальные сети были плохо развиты. У нас не было ничего, кроме телевизора — и с украинской, и с российской стороны СМИ тогда вещали пропаганду. А такого влияния на поколение через блогеров и Instagram не было. Сейчас есть большая вероятность «достучаться».

«Почему за все эти 8 лет никто ничего не сказал?» А что было говорить? Кому? Людям, которые живут в ЛДНР? Люди там настолько устали от непростой ситуации в государстве, что у них осталась только одна позиция «главное, чтобы не хуже». За восемь лет люди научились жить с тем, что есть. Жаль, что в 2014 у нас не было возможности говорить за себя и найти отклик в людях, которые следили за происходящим. Мне очень жаль, что тогда никто никак не мог повлиять или хотя бы даже показать реальную ситуацию. 

Так как я сама пережила войну, могу сказать, что кроме тревоги и страха в этот момент ничего не ощущаешь. Глядя на все это, мне тяжело дышать, жить и что-либо делать. Очень сложно находиться в другой стране, понимая, что ты ничем не можешь помочь своей семье, которая сидит там под пулями. Мне страшно за них. Я пытаюсь быть с ними на связи каждый день.

Вся моя боль уместилась в эти восемь лет, и все эти восемь лет я пытаюсь с ней справиться. После такого люди не умеют быть «в порядке», мы всегда не в порядке, но мы очень пытаемся и хотим жить больше, чем кто-либо.

Елизавета:

— До 2014 года я жила как и все остальные подростки: ходила в школу, гуляла с друзьями. С сестрой и родителями мы ездили то в Крым, то в Киев к родственникам, то к другим родственникам в Ростов. Мне нравилось жить в Луганске. Город был не самый развитый, но постоянно менялся, имел потенциал. Люди тоже встречались разные, но все было хорошо. Сейчас жалею, что не ценила этого.

Когда начался Майдан, референдум в Крыму и протесты у меня дома, я как раз заканчивала 9 класс. Сдала один экзамен, и начались боевые действия. Все остальные экзамены, к которым я готовилась весь год, и выпускной отменили. Самым травмирующим для меня тогда стало видео с женщиной, которой оторвало ноги обломком снаряда после выстрела по административному зданию. На записи она диктует номер телефона своей дочери, это видео все еще можно найти в сети. Тогда совсем рядом должен был идти мой папа с работы, он лишь чудом не оказался там в тот момент. Это было начало войны.  

Дальше все очень быстро ухудшалось. Начались обстрелы блокпостов на окраинах, каждую ночь мы слышали перестрелки, люди бежали. Постепенно город начал разрушаться. Места, которые я знала, стали чужими. Я боялась выходить на улицу. Самое страшное в моей жизни — слышать воздушную тревогу и понимать, что учений больше не существует. Хватаешь под мышки своих животных и бежишь прятаться. Уже не важно, где телефон, сколько стоит твой компьютер и что будет с коллекцией книг. Мертвым эти вещи не нужны. 

Сначала мы уехали в Крым, затем в Киев. Думали, что это на пару месяцев. Потом деньги стали заканчиваться и родители должны были что-то решать. Они наполовину русские, наполовину украинцы. Родители действовали, думая, как будет лучше всего для нас с младшей сестрой, и решили, что ехать в Россию безопаснее.

Наш русский язык отличается своеобразным украинским говором. Я везде говорила по-русски и до войны на Донбассе, и после. Негатива из-за русского языка в Украине не было ни разу. 

Честно говоря, для меня было шоком услышать, что долгие годы были гнет и притеснения. Мы просто жили как все люди во всей остальной стране. Ни во Львове, ни в Одессе, ни в других областях Украины я не слышала плохого про русский язык.

После того, как мы приехали в Россию, оказалось, что мы здесь лишние. Мои одноклассники в 10 классе унижали меня за то, что я беженка. Обливали водой, когда у меня были панические атаки из-за сирен воздушной тревоги. Сестре в четвертом классе доставалось не меньше. Самое интересное, что даже мои родители на работе постоянно сталкивались с издевками из-за нашего говора.

Я закончила школу, хорошо сдала ЕГЭ и поступила своими силами в университет. В приемной комиссии не раскрывала, откуда я. Но меня начали гнобить, что поступила я из-за льгот для беженцев. Я была и остаюсь здесь чужой.

Большая часть моих друзей и знакомых из Луганска разъехались кто куда. Сейчас их можно найти по всему миру: есть и те, кто уехал во Львов или Киев, а есть и те, кто живет в России. В Луганске остались мои бабушка с дедушкой и несколько друзей.

Активные военные действия длились примерно год. Город бабушки и дедушки подвергся сильным обстрелам. Процветало мародерство, еды почти не было. Нужно понимать, что люди, прожившие там все это время, воспринимают реальность немного иначе: обстрелы для них становятся обыденностью, они перестают бояться. Поэтому мы знали только часть реальных событий. Никто не хотел нас пугать происходящим, да и чувствовали мы все немного по-разному. Постепенно все начало утихать.

Я была в Луганске в 2016 и 2018 году. Город понемногу восстанавливался, обстрелов больше не было слышно. В магазинах появились продукты, у людей — работа, но на каждом шагу всегда стояли люди в форме и с оружием, а на земле были видны следы от гусениц танков.  

Когда война только началась, все думали, что она быстро закончится. Донбасс слишком маленький. Там всегда не хватало человеческих ресурсов и оружия. Недоставало настолько, что в самом начале войны в Луганске пытались поставить на ход танк из музея. 

Приехав на Урал, я узнала, как много на самом деле россиян были на Донбассе. У каждого кто-то да был там: папа моей подруги, дядя и отец одногруппницы, охранники с моей прошлой работы… Оказалось, что попасть на Донбасс было очень просто. Сложно сказать, кто тогда стрелял. Неправы были все, но одно я знаю точно: военных там не должно было быть. Личное мнение: если бы не помощь, война на Донбассе уже была бы закончена. 

Сейчас по моей родной стране наносят удары. Мои друзья, прятавшиеся в подвалах Луганска, вынуждены вновь прятаться в подвалах Киева. Маленькие дети моего дяди теперь будут такими же травмированными, как и мы с сестрой. 

Людям в Украине не нужно было спасения, никто их не притеснял. Мои друзья, переехавшие в Киев, принципиально всегда говорили на русском. Они были счастливы. Мы планировали вместе поехать в Амстердам, полететь на море, отпраздновать следующий Новый год вместе. Теперь каждый вечер я надеюсь, что не в последний раз желаю им спокойной ночи, а каждое утро больше всего жду сообщения «Пока жив».

Сейчас я чувствую обиду и злость, а еще беспомощность и вину. Вину за то, что могу выпить кофе утром, спать в постели и просто помыться. С этим чувством вины столкнулось большинство беженцев. Я больше не хочу плакать из-за короткого голосового лучшего друга, где он говорит: «Поднялся из убежища, бегу за водой».

Я не понимаю, почему мне задают вопрос: «Где вы были 8 лет назад?» Лично я была на Донбассе. Мне не обидно, что тогда никто не уделил должного внимания событиям. Люди могли не осознавать всей серьезности, могли учиться в школах, не иметь возможности выйти на митинг, да мало ли что еще. Но мне обидно, что сейчас, когда люди одумались и начали просыпаться, их этим упрекают. Происходящее в Украине с 24 февраля уже коснулось каждого и коснется еще большего количества людей, если ничего не сделать.

Поделись публикацией: