«Я противопоставляю памятники и здания человеку»

6-я Уральская индустриальная биеннале современного искусства откроется 2 октября перформансом художницы-хореографа Александры Пиричи из Румынии. Александра уже побывала в Екатеринбурге, устроила кастинг для перформеров и скоро начнет работу над основным проектом. В этом году одной из его площадок станет Екатеринбургский государственный цирк — пожалуй, самая необычная локация биеннале. Культурный обозреватель и автор телеграм-канала «Е-катарсис» Анна Филосян прогулялась по цирку с художницей, поговорила о знаковых проектах ее карьеры и узнала о том, что Пиричи планирует показать на Урале.

— Александра, вы сделали успешную международную карьеру. Ваши работы участвовали в таких важных смотрах современного искусства, как Венецианская биеннале, Берлинская биеннале, Манифеста, Арт-Базель. Но давайте начнем с румынской арт-сцены, о которой мы на Урале совсем ничего не знаем. Вы ощущаете свою принадлежность к ней?

— Нет, к сожалению, не ощущаю. Но это произошло не по моему осознанному решению: просто в Румынии мало ресурсов, искусство в плачевном состоянии и оказывается крайне мало поддержки художникам. Государство поддерживает только популистские национальные проекты. Так что румынская арт-сцена очень нестабильна и, по сути, свелась к независимым DIY-проектам. Но в последние годы происходят положительные сдвиги, появляются интересные коллективы, например, «Фабрика кисточек» из города Клуж или еще одно сообщество художников из Бухареста, которое приобрело большую территорию за городом и основало там арт-пространство. Но все это отдельные разрозненные проекты, у художников нет стимула к консолидации.

— Каким образом в этом контексте происходило ваше становление как художницы? Вы ведь учились на танцовщицу классического балета? Как вы пришли в сферу визуальных искусств?

— Окончив балетное училище, я отказалась от карьеры в оперном театре. Это жесткие правила и крайне регламентированный образ жизни, который ты вынужден вести. Мне было любопытно попробовать себя в чем-то другом, менее зарегулированном, и я окончила факультет современного танца университета театрального и киноискусства в Бухаресте. Но и это крайне консервативное заведение, оно тоже никак не повлияло на то, чем я занимаюсь сейчас (разве что я приобрела несколько знакомств с интересными людьми). Потом я работала в традиционном театре, с публикой, актерами на сцене и четвертой стеной и постепенно начала экспериментировать с форматами. В Бухаресте есть очень важная институция — Национальный центр танца, гораздо более экспериментальная, чем можно судить по названию. С 2008 по 2010 год там создавалось множество интересных работ, а в 2011 совместно с ними я реализовала свой первый проект. С него начался мой выход в общественное пространство и концептуализация работ как вторжение в публичное пространство.

— Вы называете свои работы в публичном пространстве «скульптурными интервенциями». В чем суть этого метода?

— Во многих моих работах происходит взаимодействие с объектами городской среды — я называю акции такого взаимодействия «скульптурное дополнение» или «скульптурная интервенция». Это может быть телесное воплощение или другой способ взаимодействия со зданиями, памятниками и другими объектами городской среды.

— То есть вы противопоставляете человеческое тело памятникам и зданиям?

— Скорее, наоборот, я противопоставляю памятники и здания человеку. Обычно интервенция продолжается в течение нескольких часов несколько дней подряд. Это создает важную временную рамку, протяженность во времени. Мой первый проект в Бухаресте назывался «Если вы не хотите нас, мы хотим вас». В нем я сталкивала человеческое с монументальным в смысле масштаба и давления над личностью, рассуждала о том, что масштаб символизирует власть, обращала внимание на то, как наше тело соотносится с монументальностью: мы всегда смотрим на памятник снизу вверх, он возвышается над нами, подавляет нас.

— В этом смысле как нельзя лучше подходит Дворец парламента в Бухаресте, у которого проходило одно из ваших вторжений.

— Да, Дом народа, который позднее стал Дворцом парламента, действительно колоссален. Это самое крупное здание парламента в мире и один из мегаломанских памятников власти, абсурдных в своем величии.

— Если в глобальном контексте вы работаете с памятником как репрезентацией власти и истории, то в постсоветских странах неизбежно приходится иметь дело с нашим общим тоталитарным прошлым. В своем проекте для кочующей европейской биеннале «Манифеста», которая в 2014 году проходила в Санкт-Петербурге, вы среди прочих задействовали памятник Ленину.

— Ленин — это очень интересный персонаж. Я испытываю большую симпатию к нему и к тому, что он делал в начале советской эпохи. Изначальный драйв революции был очень прогрессистским, во многом либеральным и, конечно, утопическим. Работать с памятником Ленину интересно еще и потому, что он размножился и появился на площадях всех советских городов и всех столиц советского блока.

— Ленин все еще стоит на главной площади Екатеринбурга.

— Вот именно! Со временем образ Ленина стал предметом самых разных манипуляций, и мне хотелось обратить внимание на эту трансформацию, вновь очеловечить этот безжизненный образ. Так что я провела скульптурную интервенцию рядом с памятником Ленину у Финляндского вокзала — это была композиция из тел перформеров, увенчанная девушкой, которая указывала рукой в сторону, противоположную жесту Ленина. Кроме того, для своих интервенций на «Манифесте» я выбрала символы империи, которые важны в свете сегодняшней России и ее ностальгии по всему имперскому: памятники Петру Первому и Екатерине Великой.

— Вы ведь никак специально не объявляли, что происходит? Перформеры просто находились рядом с памятниками, сидели, лежали, выстраивались в какие-то композиции. Как реагировали питерские прохожие?

— В основном нормально, с любопытством. 

Был только один случай агрессивной реакции рядом с Медным всадником. К нам подошел полицейский и возмутился, что мы что-то там оскверняем. Но у нас было официальное разрешение, мы его показали, и он успокоился.

Это была интересная ситуация: вы же знаете, рядом с Медным всадником такая лужайка, что-то вроде парка, люди там сидят, загорают, устраивают пикники. Наши перформеры занимались практически тем же самым, только за заборчиком, прямо у памятника. И когда мы показали полицейскому разрешение на то, чтобы там находиться, обычные люди тоже стали перемещаться за ограждение и загорать у памятника, смешавшись с перформерами. Так пространство стало общим, безопасным для всех. Получился интересный способ ответа на агрессию внешней среды путем объединения, а не разделения.

— Вспомнив Ленина, не могу не спросить о концепциях, которые повлияли на ваше мировоззрение. Даже в своем инстаграме вы цитируете Маркса и других классиков левой мысли.

— Для человека искусства сегодня, по-моему, не может быть по-другому. Но левая идеология в наши дни настолько широка и размыта, что трудно называть ее в полной мере левой. Конечно, меня интересуют современные философы, но и Маркса я читала. Я убеждена, что все идеи нужно рассматривать в контексте определенного места и его истории. Особо выделю работы антрополога Анны Цзин, которые тоже написаны в русле левой идеологии, но с большой долей осознания сложности современного мира и важности культурных различий.

— Еще один немецкоязычный классик Роберт Музиль писал: «На свете нет ничего, что было бы столь же незаметно, как памятники». В большинстве своем мы их просто не замечаем. Своими акциями вы в том числе привлекаете внимание к памятникам и их символическому значению?

— Я думаю, мы просто не осознаем значение памятников. Но если подумать об этом в контексте психогеографии, все окружающие объекты влияют на наше восприятие ценностей, красоты, власти и т. д., мы просто не осознаем этого. Памятники составляют важную часть нашей повседневности. Если определенный человек высечен в камне или бронзе и ты каждый день проходишь рядом с ним, то, даже если ты не знаешь, кто это и чем он знаменит, это соседство влияет на тебя и твое восприятие отношений власти и человека. Например, я много работала с конными памятниками: мужчина на коне — это клишированный собирательный образ власти, мужественности, победы, глубоко укорененный в сознании людей. Так что памятники работают, даже если мы их не замечаем.

— Самый громкий проект, с которого началась ваша международная карьера, был реализован в рамках Венецианской биеннале, расскажите о нем поподробнее. 

На Венецианской биеннале 2013 года в павильоне Румынии совместно с Мануэлом Пелмушем мы представили проект «Нематериальная ретроспектива Венецианской биеннале». Это не было скульптурным вторжением, это была полномасштабная продолжительная акция, которая длилась шесть месяцев и воспроизводила знаковые работы за всю историю Венецианской биеннале.

— Как был устроен проект? Каким образом вы репрезентировали работы прошлого и почему ретроспектива была нематериальной?

— В этой акции не было связного нарратива, это были из раза в раз повторяющиеся действия, и мы настаивали именно на таком подходе. Да, это было воплощение прошлых работ, но не иллюстративное. Скорее мы стремились перевести воспоминания о произведениях искусства на язык другого медиума — человеческого тела. В акции участвовало пять перформеров, создававших нечто вроде живых, двигающихся скульптур.

— Как реагировала публика? Это была интерактивная акция?

— Нет, в основном перформеры двигались обособленно, за ними можно было наблюдать. Зрители отзывались на то, что происходило: у кого-то была радость узнавания проектов прошлых лет, кто-то просто завороженно следил за перетеканием телесных форм. Но кому-то такой формат казался странным, поскольку Венецианская биеннале — это всегда демонстрация власти, денег и помпезности. А тут такой минимализм.

— То есть это была еще и рефлексия на тему монументальности самой биеннале?

— Да, совершенно верно. О том, что выставка со временем институционализировалась, забронзовела и отдалилась от человека.

— Александра, давайте перенесемся в настоящее. Как вы переживаете пандемию? Были ли у вас проекты в 2020 году?

— Несмотря ни на что, для меня это был довольно активный год, я много ездила и реализовала несколько проектов. Один из них тоже связан с памятниками — в этот раз это была масштабная работа в поддержку мемориала, посвященного жертвам фашизма в литовском городе Каунас. Перформанс назывался «Пульс», и в нем было задействовано около 50 перформеров.

— Обычно вы сознательно не документируете свои работы. Но из Каунаса есть потрясающее, очень эффектное видео. Как соотносятся эти факты?

— Не совсем так, я не против документации своих работ. Я против того, чтобы использовать документацию в качестве замены самой работы. Но в случае «Пульса» можно сказать, что документация и работа тождественны. Перформанс проходил в течение двух дней, это было и мое классическое скульптурное вторжение, и масштабное событие одновременно, в нем участвовало очень много людей. Да и сам мемориал просто огромный, поэтому я хотела задействовать профессиональные съемки с воздуха, чтобы облететь сооружение вокруг и показать его с разных сторон.

— Александра, ваш перформанс будет открывать 6-ю Уральскую биеннале современного искусства. Новость о том, что перформативная часть программы биеннале будет проходить в цирке, многих горожан если не повергла в шок, то во всяком случае сильно удивила. Каково ваше отношение к этой площадке?

— Изначально мне предложили сделать проект на Уральском оптико-механическом заводе — он тоже станет одной из площадок этого года. Меня он привлек своей недоступностью, закрытостью, это же режимное предприятие. Но потом у кураторов родилась идея использовать пространство цирка, и я поначалу восприняла ее без особого рвения. Я считаю цирк довольно грубым зрелищем, а то, через что приходится проходить в цирке как животным, так и людям — настоящей трагедией. У нас в Румынии запретили использовать диких животных в цирковых представлениях несколько лет назад. Да и вообще все, что я делаю, направлено против зрелища, против самой идеи зрелищности, против шоу, против спектакля. Но все же, по некотором размышлении, я решила, что смогу создать на этой площадке нужное напряжение, как-то переосмыслить это пространство, наделить его новыми смыслами.

— Собираетесь ли вы использовать здание цирка как памятник в продолжение своих скульптурных вторжений?

— Не совсем. 

Мы будем работать внутри здания, на главной арене. Мой подход к этому проекту довольно сильно отличается от моих предыдущих скульптурных интервенций. Он лежит в плоскости философской концепции постгуманизма.

Стремясь уйти от антропоцентризма прошлых эпох, постгуманизм не рассматривает человека отдельно от природы, не считает его каким-то исключительным существом. В этом контексте меня интересуют отношения разных форм жизни: человека, животных, растений и т. д. Я намереваюсь создать своего рода живую среду прямо на цирковой арене. Она будет функционировать в течение двух недель, примерно по два часа в день.

— В самом названии Уральской биеннале есть слово «индустриальная». Она работает с индустриальным наследием региона и обычно выбирает для своих проектов действующие и недействующие промышленные площадки. Каким образом индустриальность соотносится с цирком?

— Эта связь не прямая, но она есть. Еще до предложения поработать с Уральской биеннале мне хотелось создать работу, которая отражала бы суть текущего момента. А суть момента сегодня в том, что пришло время пересмотреть, что значит быть человеком, каковы наши отношения с миром и с природой. Промышленность — это способ общения с природой, принятый в предыдущую индустриальную эпоху, токсичный способ, обесценивающий природу, безжалостно эксплуатирующий ее. В цирке это выражается в потребительском отношении к животным. Цирк — это тоже своеобразная индустрия подавления воли природы. Так что в своем проекте я буду развенчивать идею доминирования над природой, идею ее приручения. Сегодня, в эпоху изменения климата, пластикового загрязнения и глобальной пандемии, мы понимаем, что человек на этой планете ничего не контролирует или контролирует очень мало. Меня интересует поиск кардинально новых отношений между человеком и природой, и я думаю, что в пространстве цирка этот поиск будет выглядеть вполне уместно.

— Вы уже набрали перформеров для проекта?

— Из Германии приехали два человека, с которыми я работала раньше. А в Екатеринбурге я провела кастинг перформеров, где отобрала еще четыре человека из местных. То есть их будет всего шесть человек, это относительно небольшая группа.

— В чем состоит ваш метод работы с перформерами? Вы их как-то обучаете?

— Все зависит от конкретной работы. У меня были очень простые перформансы, например, в Швейцарии я делала проект воссоздания «Опрокинутой дуги», скульптуры Ричарда Серры, которая была установлена в Нью-Йорке в 1981 году и демонтирована в 1989 году из-за протестов общественности. В этом проекте перформеры просто выстраивались в линию и образовывали проход. Другие мои работы более сложны и требуют от участников определенных умений. Нет, я никак их не обучаю — обучают в учебных заведениях или на воркшопах. Я же предпочитаю работать с опытными людьми, обладающими нужными мне навыками. Для проекта в цирке мне требовались навыки использования голоса, пения, воспроизведения различных звуков, речевого взаимодействия с публикой. Для меня это особая, очень важная работа, я ставлю перед собой довольно амбициозные цели, поэтому собрала для нее очень опытных людей.

— При отборе перформеров и в целом для вашей работы важны вопросы, связанные с гендером?

— Да, чрезвычайно. Среда, которую я собираюсь создать — это отчасти квир-среда с крайне размытыми, текучими характеристиками гендера. Люди здесь будут объединены общим гендером — гендером гуманности, гуманного отношения к природе и другому человеку. Выступать они будут в особых масках, которые призваны дополнительно скрывать их идентичность. Даже материал, который я предложила для кастинга, был основан на традиционной женской хореографии, и его должны были исполнять как женщины, так и мужчины. Так что тема гендера всегда присутствует в моих работах, может быть, не так явно, а скорее подспудно.

— Расскажите поподробнее о масках. Они будут как-то связаны с пандемией, с медицинскими масками?

— Нет, это будут маски-трансформеры, дизайн которых будет специально разработан для перформанса. Они будут выполнять роль костюма. Поскольку я, как правило, не работаю с костюмами, перформеры выступают в обычной уличной одежде. Мне очень нравится то, как выглядят уральские совы, и звуки, которые они издают. 

На днях на одной из улиц Екатеринбурга я увидела странного человека, который предлагал прохожим сфотографироваться с совой. Меня потрясло это зрелище. Возможно, я каким-то образом задействую этот образ в работе.

— Будете ли вы использовать в своем перформансе акробатику или какие-то другие цирковые элементы?

— Как вы знаете, я получила образование как танцовщица классического балета. В своей карьере я старалась дистанцироваться от сумасшедших дисциплинарных ограничений, которые балет накладывает на тело. Цирковая дисциплина — это что-то из той же серии, так что нет, цирковые практики мы задействовать не будем.

— Вы уже представляете итог, как ваша работа будет выглядеть в финале, или детали будут рождаться в процессе?

— Моя работа — это процесс, на который влияет и место, и люди, и множество других факторов. Я рада, что наконец увидела площадку и познакомилась с участниками, так что все будет происходить здесь и сейчас и может существенно измениться в процессе работы.

Поделись публикацией: