«Ты не можешь бороться с коррупцией, коррумпируя кого-то еще»

На этой неделе суд должен вынести приговор по уголовному делу полицейских, обвиняемых в подбросе наркотиков журналисту Ивану Голунову. It’s My City поговорил с Голуновым о том, кто и почему все-таки подбросил ему наркотики, а также обсудил новые уголовные дела в отношении журналистов, критику со стороны Алексея Навального и направление, в котором развивается расследовательская журналистика в России (оно Голунову не слишком нравится).

Иван Голунов приезжал в Екатеринбург для выступления в Ельцин Центре в рамках проекта «The Earth is Flat — Как читать медиа?»

«Уголовные дела [против журналистов] — цепь случайностей»

— Когда случилась история с твоим арестом, и когда тебя потом отпустили, многими это воспринималось как то, что удалось отбить атаку силового режима на свободные медиа в твоем лице. Но прошло несколько лет, и теперь государство пришло к журналистам куда более широким фронтом. Я про дело DOXA, дела Романа Анина, Ивана Сафронова, признание «Медузы» иноагентом и т. п. По-твоему, это все звенья той самой гребаной цепи? И если да, то что это за цепь, кто за нее тянет?

— Не знаю, стоит ли обобщать эти истории? Вроде бы они все связаны с журналистами. Но это разные истории. В случае «Доксы» это история про борьбу со СМИ, которое, как где-то думают, разжигает студенческую активность и поэтому их надо придавить. В случае с Романом Аниным это конкретные интересы конкретного человека. Как мы теперь знаем из материалов уголовного дела, задача была скорее легализовать прослушку Анина.

— «Человек» — это Сечин?

— Ну, или кто-то вокруг Сечина. Условно можем сказать, что Сечин. Есть и другие истории, про которые мы забываем, например, дело одного из лучших криминальных журналистов Александра Шварева, который работал в «Росбалте», а потом был вынужден покинуть Россию. В моем случае это была месть за мои расследования. Недовольные товарищи попросили решить «проблему», подбросив мне наркотики и сфабриковав результаты оперативно-розыскных мероприятий. Благодаря тому, что люди поддержали меня в тот момент, правоохранительные органы стали внимательно проверять это дело и выяснили для себя много удивительного. Оказалось, это «коммерческий» подброс, что для Москвы является нонсенсом. Мало кто помнит, чтобы в последние годы в Москве так решали проблемы. В некоторых регионах такое распространено, вплоть до того, что муж с женой разводятся, делят ребенка, и жене подкидывают наркотики. Но в столице такого давно не было. Все удивились.

Я не знаю, является ли все это спланированной кампанией по давлению на журналистов? Не уверен, стоит ли в этом случае отделять журналистов от людей других профессий?

— То есть это все не связанные между собой истории? И нет условных Кириенко и Патрушева, которые на каком-нибудь совещании решили: «Так, журналисты у нас распоясались, давайте их всех прижмем».

— Я думаю, что конкретные уголовные дела — это скорее цепь случайностей. Не думаю, что это все скоординированная кампания. Хотя я всегда настроен по-идиотски оптимистично.

— Но признание «Медузы» иноагентом — вряд ли случайность. Что, по-твоему, стало причиной такого решения? Понятно ведь, что не заявление Александра Ионова.

— Сам статус иноагента очень непонятный. Первое, с чем мы столкнулись — это напряжение наших собеседников из лица чиновников. Я готовил публикацию для «Медузы», звонил чиновнику и он мне сказал: «Давайте вы скажете, что вы не из „Медузы“? Я не могу общаться с „Медузой“, вы иноагенты». Моя коллега, когда столкнулась с аналогичной ситуацией, сказала собеседнику: «Слушайте, Дмитрий Песков на вопрос о том, что изменится в жизни журналистов после признания иноагентами, сказал, что ничего не изменится, он продолжит с ними общаться. Вы против Пескова что ли?» Чувак 20 секунд подумал и ответил на все вопросы. Но все же пока ситуация неопределенная. Мы не понимаем, что это за статус. Будут ли пытаться признавать журналистов иноагентами персонально? В любом случае от нас уже ничего не зависит. Закон написан по-идиотски, совершенно непонятны критерии, кто может стать инноагентом. Ты лайкнешь пост радио «Свобода», потребуешь возврат в кофейне в Барселоне — и ты уже иноагент?..

— То, что иноагентом может стать любой, это понятно. Но стала именно «Медуза», именно сейчас. Почему?

— Мне сложно об этом говорить, потому что слишком мало информации. А почему еще Pasmi.ru признали иноагентом? Его вообще делает бывший высокопоставленный сотрудник полиции. И весь полицейский главк и СК смеются: да какой он иноагент?

Это какие-то бездумные законы, которые все время переписывают. Сейчас вот рассматривается законопроект о том, что нельзя собирать данные силовиков, судей и членов их семей. А я откуда знаю, кто родственник, а кто нет? Я начну гуглить — это я уже собираю данные. Не знаю, наверное, этот законопроект появился после очень странной истории с блогером Синицей, который высказался про месть родственникам силовиков?

— Думаю, это скорее ответ на расследования Навального или Bellingcat, которые построены на использовании нелегальных баз. Если я правильно понимаю, сегодня по закону могут наказать только полицейского, который продал информацию из базы. А хотят наказывать и журналистов или расследователей, которые эту информацию использовали в публикациях.

— Использование нелегальных баз данных — сама по себе большая и интересная тема. В последние два-три года стал популярен жанр «пробива». Помню, была какая-то журналистская конференция и журналисты из региона рассказывали, как они коррумпировали ментов, чтобы те пробили что-то по базам, платили за это деньги. Я сижу и думаю: «Как такое вообще возможно с этической точки зрения?» А потом вдруг это стало популярно.

— Как я понимаю, коррумпировать же никого напрямую не надо. Все это продается через посредников.

— Для меня это очень странно. Это проявление коррупции. Даже если ты платишь деньги посреднику, понятно же, что какая-то девушка из мордовского салона мобильного оператора нелегально выкачивает из базы биллинг героя твоего расследования. Это типа ОК? Но при этом, когда герой расследования платит той же девушке, чтобы получить дубликат сим-карты журналиста — все кричат: «Ужас, коррупция». Хотя это ровно одно и то же. Если ты в США попробуешь купить какой-нибудь биллинг, то сядешь. Понятно, что журналисты хотят получать как можно больше информации, но я считаю, что они должны получать ее законным путем.

Вот вышло расследование Алексея Навального про «Новичок», и некоторые редакторы стали говорить, что вместо него это должны были сделать журналисты, это «просос». Но это расследование построено на покупке незаконной информации, которая стоила, по нашим прикидкам, около 10 млн рублей. Мне кажется это нечестным. Ты не можешь бороться с коррупцией, коррумпируя кого-то еще.

— Но здесь же речь не про коррупцию, а про отравление, возможно, акт государственного терроризма. Попытка убийства. Разве тут благо расследования не перевешивает вред?

— Я опять оказываюсь в положении лютого врага Алексея Навального, в которое попал случайно… Но скажу: расследования Алексея раньше отличались тем, что он выкладывал все документы, ты мог их посмотреть, и ты все эти документы мог точно так же получить сам, чтобы проверить. В данном случае это массив информации, полученный не очень законным образом, и проверить его ты не можешь. Ты должен поверить на слово. Но не буду продолжать, чтобы не казаться таким специальным критиком Навального.

— Такими методами не только Навальный пользуется. «Проект», например, Bellingcat.

— В какой-то момент это стало модно и это перестали скрывать.

«Отсылка ко „дворцу Путина“ позволяет существовать коррупции на уровень ниже»

— А ссылки на анонимные источники ты одобряешь?

— Как журналист я очень не люблю «источники», не люблю, когда говорят люди. Я заведомо считаю, что люди врут, и я не готов разбираться в том, кому нужно верить. Самое сложное, что у меня бывает в профессиональной жизни, это когда кому-то надо поверить на слово. Бывали случаи, когда у меня были документы, на которые я не мог сослаться в статье, потому что в таком случае начнется внутреннее расследование и станет понятно, откуда они у меня взялись. Тогда я использую информацию из этих документов, ссылаясь на источник.

Как читателю мне не нравятся анонимные источники, потому что я о них ничего не знаю — есть ли у этого источника личные интересы, которые он пытается таким образом решить. Есть такой тип людей, которых мы между собой называем «подтверждалы». Это люди, которые впервые услышали факты от журналиста, но, чтобы держать имидж осведомленного человека, говорят: «Да, это так и есть, мне знакомый рассказывал». Но когда начинаешь задавать дополнительные вопросы, выясняется, что он вообще ничего не знает, а под знакомым он имеет в виду тебя.

— Ты используешь сервисы типа «Глаза Бога»?

— Про него уже даже в трамваях говорят, поэтому вряд ли он долго будет оставаться независимым. Меня смущает, что «Глаз Бога» собирает довольно много информации о своих пользователях.

Я иногда пользуюсь схожими сервисами быстрой проверки, но есть важный нюанс: я читаю пользовательские соглашения. Я пользуюсь теми сервисами, где ответственность не на моей стороне. Вот «Глаз Бога» сейчас переписал соглашение, и оно выглядит таким образом, что ты можешь запрашивать информацию, если у тебя есть законное право на это. А есть некоторые сервисы, которые предоставляют «информационно-аналитические услуги» и не перекладывают ответственность на пользователя, где они берут информацию — я не знаю. Но я, насколько помню, никогда не ссылался на такие сервисы в заметках. Это просто облегчает первоначальное изучение вопроса.

— А если говорить про приемлемые для тебя методы работы, то какие новые инструменты появились за последнее время, которые облегчают жизнь?

— Как-то ТАСС вынес в заголовок мою фразу, что Россия комфортная страна для журналистов-расследователей. В России очень много открытых баз данных. Госзакупки, ЕГРЮЛ, ЕГРН. Это все очень хорошо работает по сравнению с Европой, например. Выяснить, кому принадлежит домик во Франции, очень сложно. В России ты можешь это сделать за минуту, и выписка стоит дешевле рубля. Но, к сожалению, мало кто пользуется этими инструментами. Все очень много пишут о Путине, «ехал Путин через Путин», а самая страшная и самая дикая коррупция, которая разрушает эту страну, находится на срединном уровне. На том уровне, с которым мы каждый день сталкиваемся: почему не горит лампочка в подъезде, почему трамвай разваливается? Это ведь все тоже следствие коррупции.

Я часто выступаю перед региональными журналистами, показывая, как работают эти сервисы. Я делаю это как раз для того, чтобы журналисты не просто переписывали пресс-релизы, а задавались вопросами: какая компания выиграла тендер, кто за ней стоит, связывает ли что-то подрядчика с заказчиком?

— Многие считают, что рыба гниет с головы, поэтому и надо разоблачать самую вершину коррупции.

— Ну, голова поменяется — и что будет? Пришел Ельцин, сказал: «Мы живем в свободной России!» И что дальше? Поменялась ли середина? Я бы не сказал. И в какой-то момент завоевания свободной России стали превращаться в «лихие 90-е», а сейчас мы движемся в СССР 70-х годов.

Я думаю, ты должен обращать внимание на проблему, рассказывать о проблеме, чтобы другие понимали, что и на них могут внимательно посмотреть. Сегодня ты изучил, как работает трамвайно-троллейбусное депо, и «Водоканал» напрягается, а не пойдут ли завтра к ним смотреть, какие они гнилые трубы кладут под видом новых.

Я разговаривал с коллегой, он говорит: «Мы пишем про то, про что никто не напишет — про коррупцию Владимира Путина!» А мне кажется, что никто не напишет про мэра Екатеринбурга Орлова или про ЖКХ какого-нибудь Макушкинского района Курганской области, про другие регионы. В Екатеринбурге вы еще можете кого-то попинать, а в Кургане — нет, там максимум разрешено покопаться в наследии предыдущего губернатора.

— Но есть еще другая проблема: интерес аудитории. Про Путина прочитают сотни тысяч, возможно — миллионы. Про местный трамвай, на расследование о котором ты потратишь кучу времени и ресурсов, несколько тысяч человек. И ничего не изменится, потому что это уже никого не трогает. Люди пожмут плечами, скажут: «Ну да, воруют, мы привыкли. Вон, у Путина дворец за 100 миллиардов, что уж говорить про наших-то чиновников». И жизнь идет дальше.

— Вот эта отсылка ко дворцу Путина как раз помогает существовать коррупции на уровнях ниже. Все внимание туда, на аквадискотеку, а мы тут пока плиточку переложим.

Хочется, чтобы расследования больше относились к нашей жизни, чем к межклановой и межвидовой борьбе. Сегодня нам рассказали про домик Дмитрия Медведева, а завтра про аквадискотеку Владимира Путина (хотя первые публикации о дворце были еще в 2011 году). Хочется чего-то более приближенного к жизни. Это касается только верхушки и мало касается той жизни, в которой мы живем. У моих знакомых есть квартира (не в Москве), были вопросы к управляющей компании и меня попросили немного погуглить. Я стал выяснять и оказалось, что в дико депрессивном, богом забытом месте у владелицы УК две гостиницы в Сочи, гостиничный комплекс в Израиле, куча недвижимости… Откуда ты взяла эти деньги, если со всех домов собираешь 2 млрд рублей? Сколько можно украсть, чтобы построить такое?

И никто особо этого не скрывает, ведь никто никогда не обратит внимание, потому что в этом районе журналистов (в нашем понимании этого слова) нет. А такие коррупционеры довольно сильно влияют на нашу жизнь. И я знаю примеры, когда подобные люди как раз радуются тому, что все внимание устремлено на верхушку, а не на них: «Рыба с головы гниет, чего вы к нам пришли? Мы в хвосте пищевой цепи».

Мой любимый тезис — за мелочами скрываются миллиарды. Однажды мой коллега по РБК Денис Пузырев обратил внимание в магазине на самую дешевую водку «Добрый медведь». Изучив ее, он выяснил, что тогдашний глава Росалкогольрегулирования Чуян, пользуясь своим админресурсом, создал огромную водочную империю, которая практически не платила налогов. Кстати, Чуян начинал свою карьеру, работая на братьев Ротенбергов.

Хочется, чтобы журналистика и на «хвост» обращала внимание, на низовую коррупцию. А то едет человек с наклейкой телеканала «Дождь» и дает гаишнику взятку. Так не должно быть. Когда ты даешь взятку гаишнику, это твоя личная аквадискотека. Рыба гниет с головы, да. Но рыба уже целиком сгнила и пованивает.

«У меня ощущение, что мной пытаются манипулировать»

— Возвращаясь к иностранным агентам. А вообще, иностранное финансирование для российского СМИ — это ок?

— А у кого иностранное финансирование? Доходы «Медузы» в основном состоят из рекламы, причем много рекламы от госкомпаний.

Слушай, ну вот я работал в РБК. Оттуда ушли руководители в лице Лизы Осетинской, Романа Баданина, Максима Солюса. Была встреча с новыми руководителями, на которой прозвучала знаменитая фраза про «двойную сплошную». Я трижды пытался уточнить, все ли мы правильно понимаем. А потом я написал какую-то заметку, и из нее выпала самая главная часть. Я спрашиваю: «А куда она делась?» Чтобы не было никакого скандала, этот фрагмент вернули, но в самый подвал публикации, под вырезами, фотогалереей и так далее — в конце, куда никто не долистает. Это сделали явно по просьбе героев этого текста. Тогда я для себя понял, что надо уходить. Куда я должен был пойти работать? Была «Медуза», которая основана гражданами России, она зарегистрирована в Латвии только чтобы обезопасить себя от наездов российских надзорных органов, чтобы не мог прийти условный Роспотребнадзор и найти в редакции тараканов. «Медуза» имеет понятную рекламную модель, в ней у журналистов есть свобода действий. Почти все темы, о которых я писал, я сам и придумал.

— Мой вопрос не про «Медузу». Но есть, скажем, «Проект», который на рекламе не зарабатывает, но у него есть иностранные источники финансирования. Власти говорят: иностранное финансирование политических СМИ — это ужасно, это кто-то разрушает Россию изнутри. Маргарита Симоньян выступает у Владимира Соловьева и говорит, что они такие-растакие, работают в интересах ЦРУ, надо их немедленно закрыть. Какова твоя картина мира?

— Ну, а СМИ, на которые дают деньги олигархи или государство, чем это лучше? Нормально это или нет? Я не знаю, мне сложно сказать. 

— Какое влияние оказал Навальный на жанр расследований?

— Хорошее. По крайней мере до какого-то момента расследования были отличные, он блестящий редактор и блестяще подает свои расследования аудитории.

— До какого момента?

— Когда это стало слишком политическим. Мы с ним обсуждали некоторые моменты, есть история, которая стала публичной. Когда Навальный мне говорил: «Зачем ты это расследование выпустил сейчас, очень несвоевременно, политически недальновидно. Надо было заметку выпустить перед выборами в Мосгордуму, тогда бы она отняла у „Единой России“ проценты». Но почему я должен руководствоваться политической целесообразностью? В моей работе она роли не играет. Максимум, что может мной двигать — это дождаться хорошего информационного повода, чтобы история была лучше воспринята аудиторией. Но пытаться сделать так, чтобы твоя работа повлияла на политический процесс?.. Для меня это странно.

— Разве коррупция не связана с политикой? Как я понимаю, Навальный воспринимает «Единую Россию» как причину российской коррупции, и если ты борешься с коррупцией, даже как журналист, то эффективнее делать это перед выборами.

— Но если руководствоваться политической целесообразностью, то получится, что не стоит расследовать «своих», «хороших ребят». Вот Никита Белых — хороший парень? Не стоит расследовать, как он получил церковную землю для строительства гостиницы в Екатеринбурге?

Задача журналиста — рассказывать о проблемах, информировать. Политика — это другое. Если ты политик, то не нужно быть журналистом. Смешивать это не стоит. Активизм и журналистика — разные жанры. Выпускать расследование специально к выборам в Мосгордуму — это политика. Я не люблю политику — ни «ту», ни «другую». Я хочу знать, как устроена жизнь: сколько потратили на укладку тротуарной плитки и кто на этом заработал.

— У вас с Навальным случались публичные дискуссии, и Навальный вообще нередко критикует журналистов. Что-то в его критике тебе показалось справедливым?

— Моя претензия к Навальному заключалась в том, что после ареста Ивана Сафронова он очень странно о нем высказался, сказав, что никакой Иван не журналист, а пиарщик «Батута» (Дмитрия Рогозина — прим. ред.). Мне показалось это странным. Может, промолчать лучше? Сафронов 10 лет проработал в издании «Коммерсантъ», из-за него был целиком разогнан отдел политики (напомню, что Ивана уволили за определенный текст, и весь отдел из чувства солидарности покинул редакцию). Ваня пошел работать в «Ведомости», но в газете «Ведомости» сменился владелец. Тогда Ваня понял, что дальнейшее сопротивление бесполезно, и он решил пойти туда, где может на что-то повлиять. Он пошел в знакомую сферу, в «Роскосмос», проработал там две недели и был арестован. Несправедливо говорить, что он никакой не журналист, а пиарщик. И многие материалы Ивана, расследование про космодром «Восточный» и так далее, активно использовал сам Алексей Навальный. Но Алексей переключил внимание аудитории и стал разбирать, сколько заметок Сафронова было использовано в расследованиях ФБК.

В общем, иногда Алексей Навальный заговаривается. Такое впечатление, что просто ему надо было что-то сказать по важному событию, и Навальный озвучил версию, которая убила общественную поддержку в деле Ивана Сафронова.

Потом еще говорили, что если бы Навальный не выступил по моему делу, то меня бы не отпустили. Но заявление Навального по моему делу вышло после решения суда о домашнем аресте. До решения суда никаких резких действий он не предпринимал.

Я понимаю, что точка зрения непопулярная, но меня стали напрягать некоторые передергивания. Меня напрягают вот эти команды: «Начинаем митинг! Заканчиваем митинг! Расходимся!» На мой взгляд, митинг — это проявление искренних чувств, ты выходишь, когда ты не можешь сидеть дома, хочешь искренне высказать свое возмущение. А тут какое-то комичное управление. И потом: «Мы больше не проводим митинги, мы поменяли стратегию». А почему?.. И все эти составления баз email-адресов, тех кто хочет выйти на митинг. У меня ощущение, что кто-то мной пытается манипулировать.

— А по поводу Навального в тюрьме и всей истории с отравлением ты что думаешь?

— Мне сложно сформулировать. Бесспорно, ситуация с отравлением должна быть расследована. Алексей принял решение вернуться. Он понимал, что дальше последует. Это было решение, которое заслуживает бесспорного уважения. Это очень крутой поступок.

— Ты не ходил на акции в его поддержку?

— У меня есть некоторые ограничения…

— У тебя госохрана?

— Ну, в общем, есть некоторые ограничения. На митинги я не ходил, но я занимался той работой, которую умею хорошо делать. Я помогал находить контакты задержанных, например, с помощью FindFace. Это работа, которая для меня привычна. А на митинге я вроде был один раз в жизни. Я думаю, на митинг нужно идти, когда ты сам лично очень этого хочешь, а не просто потому что там все приличные люди. Я знаю, что когда меня задержали, много людей вышло именно потому, что не могли просто сидеть дома. Меня поразило, например, что к суду вышел вице-губернатор одного из регионов, с которым мы до этого общались полтора раза.

«Я не думаю, что если мы разрушим „аквадискотеку“, разрушится и это»

— Что с твоим делом? Прошли прения, обвинение запросило полицейским, которых обвиняют в подбрасывании тебе наркотиков, большие сроки. Когда приговор?

— 28 мая, в пятницу.

— Сейчас, под конец судебного процесса, как ты себе видишь всю эту историю? Что это было? Почему тебе подкинули наркотики?

—  С момента подброса мне наркотиков прошло практически два года. Я благодарен всем, кто в те дни поддерживал меня, возмущался полицейским беспределом и требовал справедливости. Эти два года я потратил, чтобы добиться справедливости, которой требовали люди. Мы с моим адвокатом Сергеем Бадамшиным долго добивались возбуждения уголовного дела по факту подброса, сначала оно велось по факту обнаружения у меня наркотиков в отношении «неустановленных лиц». В декабре 2019 года было возбуждено уголовное дело по превышению служебных полномочий, а в январе еще дела по фальсификации результатов ОРД и за хранение и перевозку наркотиков уже в отношении самих полицейских, они были задержаны, прошло следствие, прошел суд, сейчас будет приговор. Я ходил на все заседания суда как на работу, собственно, в этот момент я брал отпуск на работе.

Преступление было связано с моими расследованиями. Вероятно, заказчики решили, что все журналисты употребляют наркотики, и Голунов наверняка тоже. Сделали все максимально топорно, не ожидая такого резонанса, не думали, что кто-то будет разбираться в этом подробно, изучать доказательства. А когда пришлось погрузиться и изучить, то все очень удивились.

— Кто был заказчиком этого подброса?

— Работа в этом направлении сейчас продолжается. Надеюсь, что скоро имя заказчика станет известно публично.

— Но ты его уже знаешь?

— Я бы не хотел раскрывать тайну следствия. Я думаю, будет правильно, если об этом объявят те, кто ведет эту работу. Это большая, сложная работа.

— И есть шанс, что она будет доведена до конца?

— Я на это надеюсь.

— Полицейские, которые подкидывали наркотики, зачем они это сделали? Им заплатили деньги? Или из карьерных соображений?

— И то, и другое. Один из обвиняемых — организатор преступления в отношении меня, полицейский Игорь Ляховец. Он раньше работал в ФСКН Краснодара, к нему возникали вопросы, которые рассматривались и в публичной плоскости. Если посмотреть базу «Росправосудия», то его фамилию можно найти в судебных процессах по спорным ситуациям. Например, подбрасывали наркотики участковому инспектору по делам несовершеннолетних. Тот полтора года провел в СИЗО, доказывал свою невиновность и в итоге доказал, что материалы его дела были сфальсифицированы. Но за это никого не наказали, и суд даже отказался ему возместить деньги за экспертизы. После этого Ляховец решил переехать Москву, в «хлебный» регион. И он собирает команду, главный принцип формирования которой — люди не должны задавать лишних вопросов. Ему предлагали взять на работу опытного сотрудника из ФСКН, но он максимально отказывался, ему нужна была безропотная исполнительная команда, которая у него в итоге и получилась. Если мы посмотрим на образ жизни Ляховца, мы увидим, что человек живет не по средствам: снимает дорогую квартиру, ездит на дорогих машинах, записанных на родственников.

— Эта группа полицейских предположительно серийно занималась практикой подбросов, верно?

— В Москве чаще встречаются подбросы или провокации для вымогательства. Например, в соседнем Юго-Западном округе Москвы ровно такая же история сейчас находится в суде, скоро должен быть приговор в отношении начальника отдела наркоконтроля УВД округа. Они там взяли каких-то наркоманов, которые знакомились по тиндеру, девушка предлагала чувакам что-нибудь купить, чтобы расслабиться вместе, и когда жертва провокации покупала наркотики, ее задерживали. А потом требовали денег за невозбуждение уголовного дела.

— Твое дело как-то изменило ситуацию в целом, повлияло на эту практику?

— В 2019 году в Москве количество дел по 228-й статье УК РФ сократилось на 30%. Сократилось именно за счет всяких странных дел. Я разговаривал с судебными работниками, читал много приговоров по этой статье и вижу, что сомнительных дел стало меньше. Судьи говорят, что сейчас в суды передаются только «крепкие» дела по таким статьям. У нас нет объективных доказательств, но мы сотрудники полиции, верьте нам на слово — такого стало меньше. Но сколько это продлится — неизвестно.

Важная история произошла с понятыми. Исследуя дела сотрудников, которые подбросили мне наркотики, я стал наталкиваться на фамилии одних и тех же понятых. Про это вышел текст сначала о Юго-Западном округе Москвы (по «моим» полицейским), а потом мы такой же текст сделали с коллегами из «Важных историй» про всю Москву. Проанализировали несколько десятков тысяч приговоров. Нашли 142 понятых, которые более двух раз фигурировали понятыми и впоследствии также были осуждены за наркотики.

Я знаю, что сейчас есть внутриведомственная дискуссия, что делать с этой проблемой. Есть идея заменить понятых на видеофиксацию, что несколько лучше, хотя тоже можно подтасовать. Вообще, идея понятых же хорошая — это общественный контроль. Но в результате все вылилось в профанацию: менты везде с собой возят своих «Гену и Чебурашку», которые если что не так сделают, то их посадят.

В общем, что-то меняется… Но система сложная и очень плохо умеет коммуницировать с внешним миром. Что-то хорошее ведь полицейские тоже делают. Но они совершенно не умеют об этом рассказывать, делают это максимально кондовым языком.

— У тебя сейчас сложилось общение с силовиками? На каком уровне?

— Появились там и знакомые, и недруги. Бывают смешные истории — в Тюмени сотрудники ГИБДД выражали респектос, говорили: «Ты молодец, что не зассал!»

— Ты поменял отношение к правоохранительным органам за время расследования твоего дела?

— Это сложно устроенная структура со множеством проблем. Некоторые из этих проблем пытаются решить, некоторые нет. В целом изменения происходят с трудом. Я стал больше знать, но нельзя сказать, что я понял, как устроена система.

— Каких силовиков в системе больше — «хороших» или «плохих»?

— Не могу ответить, все очень сложно. Смотришь на закрытую парковку здания УВД — что-то там слишком много дорогих машин. Начинаешь смотреть, чьи машины. Одна машина на сестру жены записана, другая на бабушку жены… От этого грустно. При этом, конечно, в правоохранительной системе есть люди, которые радеют за свою работу, любят свое дело.

У меня была история: сотрудник полиции сам в личной ситуации пострадал от мошенников и обратился с заявлением в полицию, чтобы возбудили дело. А коллеги-следователи дали понять, что бесплатно работать не будут. И этот сотрудник просил меня написать про его историю, чтобы привлечь внимание и чтобы дело все-таки возбудили.

— Показательная история.

— Да это ***** (конец). И я не думаю, что если мы разрушим «аквадискотеку», то разрушится и это. Хочется, чтобы что-то менялось в лучшую сторону в повседневной жизни людей.

Поделись публикацией: