Журналист и общественный деятель Катерина Гордеева вновь вернулась в Екатеринбург, чтобы лично представить документальный фильм «Афган. Человек [не] вернулся с войны» и обсудить его с горожанами. Картина вышла на YouTube-канале «Ещенепознер», собрав почти миллион просмотров. Корреспондент It`s My City встретился с Катериной, чтобы разобраться, почему именно война в Афганистане стала символом «состояния перманентной боеготовности» в мирное время и может ли история захвата домов «афганцами» на Таганской улице в Екатеринбурге повториться в современном городе. А также поговорил о российском патриотизме, поиске правды, свободе на YouTube и планах Катерины Гордеевой на ближайшее будущее.
— Мне было очень важно понять, откуда в нашей стране берутся люди, которые способны брать и держать в руках оружие в мирное время. Откуда берется максима о том, что тот — не мужчина, кто не умеет держать оружие. Я с этим категорически не согласна. Это очень странно: страна, которая только в 1945-м году победила фашизм, прошла чудовищную четырехлетнюю войну, только оправилась от нее, должна была выдохнуть и начать жить счастливо в мирное время и вдруг окунается в одну войну за другой. И люди идут на эту войну. Это внуки тех, кто воевал в Великую Отечественную. Они оказались воюющим поколением невоевавших отцов — их отцы были «трубадурами оттепели». А потом воевали все — в Анголе, Афганистане. Дальше — Таджикистан, Чечня и вплоть до Донбасса.
На эту войну всегда шли люди, в том числе, добровольцы. Тут Афганистан стал, скорее следствием, а не причиной. Я пыталась отмотать все назад и понять, откуда и что берется. Это то же самое, как вы не можете понять, почему случился Беслан или «Норд-Ост» без понимания про Чеченскую войну. Точно так же вы не можете понять, почему случились ОПГ и многое другое без понимания про Афганистан и этих людей. Что это за люди, которые туда ушли? Кем они уходили и кем пришли? Они же не уходили бандитами. Но они оттуда ушли, пройдя войну, и оказались абсолютно не нужны своей стране, несмотря на то, что формально выполняли долг перед Родиной. А Родина — это кто? Это мама, жена и дети. Они прошли через ад, вернулись другими людьми, пострадали все, и никто им за это не сказал «спасибо» или отблагодарил, не вручили почестей, орденов.
Меня лично задело то, как обошлась с ними страна. Как страна своими руками толкнула их туда, где они в итоге оказались. Несколько десятков тысяч людей, которые хорошо владеют оружием, у которых ничего нет, возвращаются к разбитому корыту. Они не получают ни льгот, ни помощи, ничего. Они оказываются в другой стране, чем та, из которой они выходили. Вместо этого государство выдает им льготы на алкоголь, табак, редкоземельный металл. Оно фактически говорит: «Становись бандитом». И они ими стали.
То, что произошло с домами — история очень сложная. С одной стороны, это ужасно круто, когда люди забирают свое, объединившись. У нас такого не было ни до, ни после — никогда. Русские люди вообще сложно объединяются. Здесь это произошло. Но это не повторилось ни в одном городе, такого больше нигде не получилось.
Работа над фильмом заняла полтора месяца. В нашей команде — два оператора, режиссер, редактор и я. В Екатеринбург мы приезжали два раза. В начале я все думала про Афганистан, но потом один из героев мне стал пересказывать роман «Ненастье» Алексея Иванова, а я никогда не знала, что этот роман — реальная история. Когда у меня в интервью начал говорить Евгений Тетерин (председатель Союза десантников России по Уральскому федеральному округу, воевавший в Афганистане с 1986–1988 годы, был трижды ранен — прим. ред.), я говорю: «Да, не может такого быть. Вы книжку читали вообще?» А никто из «афганцев» книгу не читал. [Тетерин] смотрел сериал (одноименный сериал по «Ненастью», вышедший на телеканале «Россия» в 2018 году, — прим. ред.), он ему страшно не понравился. А я ему опять: «Да, нет, сериал — не важно, вы книжку читали?» Оказалось, что они все — герои этой книжки, и тогда стало понятно, что мы вернемся еще раз.
Герои фильма легко согласились на съемки. Они все друг друга знают и их не пришлось долго искать. Руслана Аушева (генерал-лейтенант, герой СССР, воевавший в Афганистане и ставший после первым президентом Ингушетии, — прим. ред.) я сняла еще до этого фильма, когда делала «Норд-Ост».
— История с домами — она не то что бы хрестоматийно правильная. Вообще-то там были еще другие люди в очереди на дома. На минуточку, у кого-то они («афганцы» — прим.ред.) эти дома отжали. Да, они собирались продать их по коммерческой цене, но не все. Там стояли тоже бюджетники. Вот в Ельцин Центре я ехала в лифте с мальчиком, родители которого работали в госпитале и как бюджетники тоже стояли в очереди на «таганские дома». Я эту историю рассказала, насколько я могу — максимально прозрачно. Никто у меня не святой. Все совершенно про всех понятно.
История нашей страны в девяностые годы довольна чудовищная. В 1992 году власть была другая. Так [поступать] с ней можно было. Я думаю, что если бы сейчас кто-то бы попытался захватить дома, домов бы не было. Сели бы все, а не только Лебедев (Владимир Лебедев — лидер екатеринбургского сообщества ветеранов и одна из ключевых фигур в в захвате домов на Таганской — прим. ред.). Тогда власть была слабая [в городе], в этот момент [в стране] рушилось все, не до них было. [Власти] пытались по-всякому уже [разрешить конфликт], и Аушев к ним приезжал, но ничего не получилось. Здесь полыхает, там — война, голод в стране, дороги перекрывают, шахтеры касками стучат, время было правда чудовищное. В этот момент рушилось все, там было не до «афганцев». Сейчас жестоко подавляет любое несогласие с властью власть, то есть она какие-то выводы сделала и старается все жестко держать под контролем. Это чувствуется, это видно. Я думаю, что [повторение истории] было бы невозможно, хотя то, как екатеринбуржцы отстояли свой сквер, производит на меня большое впечатление.
— В фильме есть эпизод, где девочка собирает оружие в спорт-комплексе, которым руководит Евгений Тетерин. С одной стороны, он делает огромное дело: он арендует бывший заводской цех, платит им большие деньги за его аренду, там секции, в которых занимаются куча детей и подростков, которым больше некуда пойти, там совершенно разные виды спорта, единоборств и многое другое. Где бы эти дети оказались, если бы не было этой спортивной секции — нигде, они бы клей нюхали. С другой стороны, там висит флаг воздушно-десантной дивизии, там очень много военно-патриотической символики, и есть занятия по военно-патриотическому воспитанию.
Мне вообще кажется, что вся это военно-патриотическая история — во первых, очень неправильная, во вторых, несовременная. В-третьих, патриотизм вообще никак не связан с военной темой. Ты можешь любить Родину, но не обязательно всех лупить по башке прикладом от автомата. Ты можешь любить Родину, но не надо стрелять. Генералы всегда готовятся к вчерашней войне, но мир другой. Мир изменился. Нет ситуации сейчас, где на нас кто-то нападает. Совершенно точно девчонка не должна собирать-разбирать автомат от любви к Родине. Она же где-то услышала про то, что на Россию нападут (в фильме девочка по имени Маша, занимающаяся в спорт-комплексе в Екатеринбурге, объяснила необходимость «развития боевого духа» защитой «Родины от врагов» в случае Третьей мировой войны — прим.ред.). Кто-то же ей рассказал, она не сама это придумала. Она наверняка увидела это по телевизору... Она не одна такая, таких девчонок миллионы, и мальчишек два миллиона. Кто-то им это втюхивает. А что у «Черного тюльпана» у вас там творится — эти полевые кухни бесконечные... Я не понимаю, зачем это. Любить Родину можно без автомата.
Все герои моего фильма потом звонили, говорили «Спасибо». Мне позвонила Ольга Есина, дочь погибшего афганца. Она сказала: «Это лучшая память о моем папе...» Для меня это были самые важные слова. Евгений Тетерин не знаю, где сейчас. Может быть, он как раз в своей Сирии очередной, потому что я не могу до него дозвониться некоторое время до сих пор. Товарищи его пришли... Плохие новости скачут как блохи: если человек чем-то недоволен, он быстрее до тебя дозвонится, когда чем-то недоволен, чем ты до него, чтобы услышать, что все хорошо.
— Людям не хватает правды обо всем, вот буквально. Кто такой журналист? Вот есть боги, есть люди, а есть полубоги, которые между людьми и богами. Вот журналистика была отчасти этим связным между богами и людьми. За последние 10-15 лет журналистика себя настолько дискредитировала... «Путинская журналистика» — она ручная. Она управляется в ручном режиме, и ты можешь быть журналистом не потому, что ты талант, а потому что ты согласен с линией партии и никогда от нее не отклоняешься. Но публика не дура, люди — не дураки. Может быть, они по привычке смотрят новости, но совершенно точно им уже не верят. Поскольку они не верят — сначала уходят в «глухую оборону», потому что «нет нигде правды». Человек хочет понять, что произошло. Вот трагедия в «Зимней вишне» (пожар в ТРК «Зимняя вишня» в Кемерово 25–26 марта 2018, в котором погибли 60 человек, включая 40 детей. Они не смогли спастись, — прим.ред.). Что произошло? А ему негде даже про это узнать. Теперь, когда такое большое количество способов про все узнать, вот это оказывается очень важной штукой. Себе как журналисту я ставлю задачу рассказывать правду.
Пока журналистика не дошла до того, чтобы что-то менять или влиять, но все впереди. Нарастает объем независимых журналистов. За последний год он вырос кратно. Большое количество тех людей, решившись в нулевые работать, долгое время в растерянности сидели и не понимали, куда им податься, потому что для журналиста очень важная штука — канал доставки. Почему у нас многие журналисты работают в СМИ, которые несут чушь? Потому что они боятся потерять работу. Теперь потерять работу в государственном СМИ — не страшно. Ты можешь быть блогером, «ютубером», сделать свой стартап. Ты можешь сам. Почему-то булочные у нас открылись раньше, чем маленькие независимые СМИ. Я уверена, что со временем их количество будет расти. Когда оно дорастет до критической массы, власть не сможет больше не реагировать на это. Сейчас «собака лает — караван идет». YouTube закрыть не могут, что бы там не говорили. Когда так говорят, я все время смеюсь, потому что они вместо трехсотен журналистов получат три миллиона рассерженных мамочек, у которых дети не смогут смотреть мультики. И вот тогда они поймут, что такое протест. Я с цензурой на YouTube не сталкиваюсь. Меня некому цензурировать. Если я начну бояться, я не буду работать.
Но есть закон, что нельзя пропагандировать наркотики, суицид. Когда я писала большую статью в «Медузе» про самоубийства, мы сидели с юристами и смотрели на закон. Что я могу писать, где я должна убрать что-то. Когда мы выпускали статью про девочку, которая в больнице лежит (здоровая пятилетняя девочка не покидает перинатальный центр клиники «Мать и дитя» с рождения, потому что родители считали ее неизлечимо больной. Пресненский суд Москвы потребовал передать ее органам опеки — прим.ред.) мы с юристами меняли формулировки в тексте. Так, чтобы нельзя было попасть под действие закона. Все углы были обойдены таким образом, чтобы ничего не нарушить.
То, что сейчас все активизировались, общественники, блогеры, это прекрасно. Двадцать лет власть нельзя было критиковать никак. У нас были проблемы с каналом доставки. Все хотели услышать второе мнение, но не было канала доставки. Те же Telegram-каналы — это тоже маленькие СМИ, которые не требуют больших вложений. Да, никому неудобно СМИ, которое пишет, о чем хочет. Но СМИ должны писать, о чем хотят, чтобы в воздухе была какая-то иллюзия свободы.
«Норд-Ост» и «Афган» посмотрели по миллиону человек. Я счастлива. Разница между теликом и YouTube заключается в том, что в телике ты вещаешь в какую-то бездну, ты никогда не получаешь фидбек. В лучшем случае тебя узнали в аэропорту или в очереди в магазин. И то у меня такое лицо, когда меня все узнают, все думают, что я чья-нибудь одноклассница: «Ой, мы же с тобой учились в таком-то классе в Серпухове», а я не была никогда в Серпухове. Это не мерило. В телевизоре ты не понимаешь, насколько ты там задел за живое людей, что им зашло, а что нет. А в YouTube у тебя есть комментарии, которые я, конечно, читаю. Но если реагировать на все комментарии — ты можешь сойти с ума. Ты должен быть готов к тому, что ты прочтешь. Например: «А у ведущей — кривой нос». Ну, ладно. Иногда бывают по делу, когда есть смысл прислушаться. Пишут иногда про звук, что он неровный. Я знаю, что его надо равнять.
— На днях вышел фильм Алексея Пивоварова про Влада Листьева (советского и российского телеведущего и журналиста, первого генерального директора ОРТ, убийство которого 1 марта 1995 года произвело большой резонанс в обществе — прим.ред.). У него прослеживается идея о том, что телевидение 90-х сильно напоминает YouTube, и я с этим согласна. Открылось что-то новое и в него пришло большое количество талантливых людей, которые пока что ни чем не стеснены. А рекламодатель, он же как собака на охоте: объем рекламы в интернете уже превысили объемы рекламы в телевизоре, и суммы рекламных контрактов на YouTube превысили суммы в телевизоре.
Я застала «серебряный век российского телевидения», это было очень здорово. Это было круто, много свободы, много денег. В чем [недавно] была моя проблема, проблема Леши Пивоварова по отношению к YouTube: ты работал в большой телекомпании — у тебя все было. У тебя были камеры, монтажка. Сейчас я делаю фильм, сижу и считаю количество смен. Когда я работала на телике — меня это вообще не парило. Сейчас мы считаем эти деньги. С другой стороны, мы сами себе хозяева. Я хочу и мне нужно упереться, чтобы у меня было десять смен, значит будет так.
Когда мы работали на НТВ — мне было двадцать лет, и это было прекрасно. Почему я ушла? Во-первых, потому что уволили Николая Картозию (руководитель дирекции праймового вещания НТВ, ныне — генеральный директор телеканала «Пятница!» — прим. ред.) Во-вторых, я не хотела делать то, что хотела тогдашнее руководство. В-третьих, я вообще не была готова за зарплату любить российскую власть. Я никогда не могу никого любить за зарплату. Мало того, я не считаю, что профессия журналиста заключается в том, чтобы кого-то любить. Я журналист, значит, я должна рассказывать истории.
Мне предлагалось заниматься тем, чем сейчас занимается телеканал НТВ. Я абсолютно счастлива, что не имею к этому никакого отношения. Самый главный товар журналиста сейчас — его репутация. Все-таки мне совести хватило уйти вовремя с канала, а это было довольно страшно. Я была мать-одиночка, с двумя детьми, я человек, который с малолетства получал зарплату и довольно неплохую. Встать и уйти было довольно страшно. Но репутация всегда важнее. Я счастлива, что в моей биографии нет никаких историй про то, что я что-то не то с ней сделала.
Работа в «Орел и решке» на «Пятнице!» (Гордеева в 2018 году запустила отдельный выпуск передачи про путешествия со своей семьей — прим.ред.) — я не считаю, что это телик. Это что-то такое развлекательное. Но я не была в редакции «Пятницы!» никогда. Это история про путешествия семьей с детьми, которая, с одной стороны, дает возможность [нам это делать]. Пока у нас четверо детей, мы не покажем никогда им такие далекие уголки мира, потому что столько не зарабатываем. С другой стороны, это весело, это не моя профессия, это хобби. И съемки у нас еще будут.
— Вообще, я очень не люблю рассказывать о том, что будет. Но скажу, что сейчас я работаю над книгой о русских женщинах. Русская женщина — она довольно необычная, нетипичная. Русская женщина — женщина, вытащившая на своих плечах весь XX век. Ее мужчин уводили на войну, расстреливали во время репрессий, потом опять уводили на войну. Наверное, можно сказать, что погибали лучшие мужчины. А потом, что погибали все. Фразы «я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик» или «потому что на десять девчонок по статистике девять ребят» — только в России такое могло быть. В России разговоры о феминизме всегда довольно странные. Тут не то, что женщины борются за права, они бы хотели, чтобы у них было поменьше обязанностей. Гендерное неравновесие, с одной стороны, а с другой — полная асексуальность жизни в Советском Союзе привели к довольно поразительным результатам и вырастили целое поколение новых женщин, которые очень крутые выросли.
Вот как они выросли такими, почему они даже не нуждаются в мужьях, не в смысле, что они отрицают институт брака, а в смысле, что не нуждаются в поддержке? Начинается все с Ирины Антоновой, заканчивается — Надеждой Толоконниковой. Вот как эти поколения женщин менялись, как они жили, росли, и основные темы их жизни — любовь, карьера, секс, профессия, дети, политика — как это все было замешано, вот об этом книжка. Она такая... Сложная.
Партнерский материал
Нам нужна ваша помощь! It’s My City работает благодаря донатам читателей. Оформить регулярное или разовое пожертвование можно через сервис Friendly по этой ссылке. Это законно и безопасно.