Конструктивистская архитектура считается одним из главных символов Екатеринбурга. Но часто эту фразу понимают декларативно, мол, есть — и хорошо. Уральский историк Константин Бугров и автор книги «Соцгорода Большого Урала» считает, что местные памятники советского авангарда нужно непременно изучить и сохранить. В разговоре с IMC он рассказал, как цитата Цицерона повлияла на его исследования уральского конструктивизма, почему Урал 1930-х похож на Дикий Запад и где в городе сохранился настоящий «старый Свердловск».
— Как ты пришел к исследованию конструктивизма? Я знаю, что вначале ты занимался совершенно другой темой.
— Это произошло само собой. Примерно 10 лет назад я защитил кандидатскую диссертацию по истории политической мысли XVIII века, это тема очень далекая от сегодняшней. После занимался темами, связанными с историей российской политической мысли Нового времени, например, исследованием идеологии республиканизма. И там я наткнулся на такую цитату Цицерона, объясняющему кому-то из своих соратников, что такое республика. По его словам, республика — это не только граждане, её защитники. Это все портики, акведуки, улицы, города, очаги, могилы предков и так далее.
Меня это довольно сильно удивило, когда я подумал в таком контексте о Екатеринбурге. До этого я, сказать по правде, не считал город особенно красивым. Сравните-ка с Санкт-Петербургом — все знают и любят эпоху его роскошных зданий, например, Зимнего дворца, Екатерининского дворца, Петергофа. Но это знают все, поэтому говорить об этом не так интересно.
А вот, например, наш Дом печати или жилые дома по улице Ильича на Уралмаше — их обычно не считают красивыми, хотя оценивают их важность. Когда начинаешь думать исторически, то категория эстетики уходит, всё становится красивым. Мы же сами определяем, что красиво, а что нет: гораздо интереснее то, что имеет специфическое значение в своей ситуации. Для одной ситуации важен дворец, для другой — окружающая нас жилая застройка, которая может казаться непримечательной. Так я превратился в поклонника конструктивистской архитектуры и начал её «собирать».
— «Собирать» в каком смысле?
— Начал изучать её в Екатеринбурге, потом в других городах. Собирал изображения, фотографии, заметки и книги. С помощью московских друзей узнал о сайте The Constructivist Project и провел кучу времени, включая Google Maps и находя там на глаз конструктивистские здания. Описывал их, сначала объекты на Урале, потом и по всей России. Так у сайта появилась внушительная база, и в какой-то момент количество перешло в качество. Вышло так, что я накопил массу материала, который поддается научной классификации. Особенно когда ты видишь не набор готовых примеров, на которых обычно раскрывают стиль, а конструктивизм целиком, на его «низовом» уровне. Есть очень ценные образцы, есть утраченные, такие как соцгород Соликамского калийного рудника. Несколько лет назад его снесли целиком, а Google-карта «помнит»: на ней они всё еще стоят, хотя самого его уже нет. Описывать, сохранять, классифицировать — в этом суть моей работы.
— А почему ты как исследователь более ранней истории выбрал архитектуру авангарда, а не памятники XVIII века? В Екатеринбурге они тоже есть, и у них богатая история.
— Вот та самая цитата из Цицерона заставляет задуматься: «А что же здесь, в нашем городе, наиболее важно?». У нас не так много архитектуры раннего Екатеринбурга, эпоха XIX века представлена гораздо лучше, но всё это уже хорошо описано. Десять лет назад конструктивизм был недооцененной темой, потому и интересной и в то же время очень важной. Здесь был профессиональный вызов: не очень сложно обнаружить красоту старой церкви или усадьбы. Всем и так понятно, в чем там красота — постарались поколения искусствоведов, историков, художников. А вот сможешь ли ты интересно описать конструктивистскую заводскую баню или жилой квартал строчной застройки?
— Есть такое утверждение: конструктивизм был идеологичен, новая архитектура насаждалась, её принимали, но она не воспринималась органичной. А как в обществе принимали авангард, если открыть старые газеты?
— Я не рассматриваю архитектуру авангарда только как стиль. Для меня это ещё и ситуация, в которой население города пыталось построить что-то кардинально отличающееся от предыдущего. Местные газеты того времени не знают об авангарде, конструктивизме или функционализме. Но они любят ставить фотографии новых зданий и описывать их: мы построили большие, красивые, современные и светлые дома. Посмотрите, как было раньше и как сейчас! Вдобавок, конструктивизм в СССР вписывался в мировые архитектурные тренды, а не был калькой с того, что уже построено.
В смысле сочетания с тем, что было раньше, это был радикальный разрыв. Но к этому и стремились отцы советского авангарда. Очень трудно себе представить, что творилось в головах у людей, видевших, как строили такие дома. Ведь эта архитектура совпала с периодом форсированной урбанизации, когда города превратились из по-своему симпатичных и по-своему интересных мест, далеких от нашего представления о современном городе (большая часть из них была большими заводскими селами, как Нижний Тагил, например), в поселения, похожие на современный мегаполис. Общественный транспорт, высотная застройка, обширная система благоустройства — всё это случилось с нашими городами в пару десятилетий. Сегодня мы уже не испытаем того культурного шока, какими бы архитектурными изысками не потчевали Екатеринбург.
— Расскажи о своем участии в The Constructivist Project: как ты туда попал и чем занимался?
— Я познакомился с ним благодаря Александре Селивановой, замечательному историку архитектуры и руководителю Центра авангарда на Шаболовке (сейчас у неё вышла книга о советской архитектуре постконструктивизма 1930-х с изумительными фотографиями). The Constructivist Project — это крупнейшая цифровая, картографированная база данных по советской архитектуре 1920-х — 1930-х годов. Проект делает с 2010 года Наталья Меликова, а в подготовке базы данных участвовали многие специалисты по авангардной архитектуре из разных городов. Я отвечал за провинцию, тогда как Москву и Петербург столичные коллеги заполнили сами. Когда на карту выкладывается несколько тысяч объектов, то начинаешь видеть их по-другому, очень четко. Вот рабочий поселок, вот пожарное депо, баня. На фотографии этого может и не быть видно, но по карте я вижу, что это единый массив домов 1930-х годов.
Не все города равномерно описаны учеными: Уралмаш или Магнитогорск — известны до кирпичика, а города типа Лысьвы или совершенно поразительного Красноуральска — нет. А там полностью сохранился старый заводской посёлок с большим домом культуры, техникумом, с огромной конструктивистской баней (сейчас постройки не в лучшем состоянии). Если мы всё это не опишем и не классифицируем, то через какое-то время архитектура конструктивизма канет в Лету, и её будет трудно — или даже невозможно — восстановить хотя бы в памяти.
— На своей странице в Facebook ты выкладываешь много фотографий советского авангарда. Есть ли в России и СНГ города, похожие на Екатеринбург такой концентрацией конструктивизма?
— Самое крупной скопление такой архитектуры в Москве и Питере, но там это застройка окраин, рабочие посёлки. Когда в Петербурге едешь по красной ветке до метро «Нарвская», то как будто попадаешь домой: нет дворцов, каменных улиц, зато есть строчная застройка, озеленение, треснувший асфальт, памятник товарищу Кирову…
Из городов с большим конструктивистским центром я бы назвал Екатеринбург, Иваново, Новосибирск и украинский Харьков. При этом наш город на этом фоне выделяется очень резко, потому что его застройка в центре самая впечатляющая. В полной мере ощутить этот масштаб можно, если видеть его в контексте. Свердловск — большая звезда, находящаяся в окружении маленьких звёздочек, таких как Каменск-Уральский, Красноуральск, Березники, Нижний Тагил, Челябинск, Магнитогорск, Златоуст. Все эти рабочие города были застроены в похожей манере, но в меньшем масштабе. В этом смысле становится видно значение архитектуры Свердловска, даже в период 1930-х, когда большая стройка идёт по всей стране.
— Книга про уральские соцгорода стала для тебя этапом? Как думаешь дальше развивать эту тему?
— «Соцгорода Большого Урала» были попыткой привлечь внимание ко всему массиву того, что было построено в регионе в 1930-е. Сначала я её задумывал всего лишь как историко-архитектурный очерк, как описание накопленной базы материалов. Но как это обычно бывает, такой получилось только одна глава, остальные четыре — экскурс в сам контекст этой архитектуры. В работе над книгой я использовал газетные тексты, иллюстрации и фотографии. Оказалось, что вся тема гораздо шире, и можно не только описать построенные дома (тут баня, тут фабрика-кухня, тут банк, а тут жилмассив), но и увидеть, что это всё означало с культурной точки зрения самих творцов этих новых городов. Как они разработали собственную мифологию, кем они эти города населили, кого считали героями, а кого — злодеями.
Большая часть этой идеологии и мифологии (в которую входила и архитектура), возникла на фоне жестокого стресса. Эпоха «Большой стройки» — первая пятилетка — шла неудачно, особенно на востоке страны. Ужасный голод, инфляция, всевозможные трудности — и в этой ситуации советские вожди пытаются «взбодрить» строителей отчаянной идеологической накачкой. Местная пресса — десятки и сотни журналистов, фотографов и художников — применяет всё свое мастерство, чтобы представить строительство нового в уральских образах. Именно тогда возникает понятие «опорного края». На фоне неудач в строительстве все стройки приобретают гипертрофированный образ. Например, Челябинский тракторный завод описывается в исключительно превосходных тонах: это не просто индустриальная стройка, а советский «Катерпиллер» (одна из ведущих мировых корпораций по производству крупнейшей спецтехники. — Прим.ред.). Даже в Америке нет такого гигантского завода. А у нас в Челябинске есть.
Это означает, что раньше центром была Европа или США, а сейчас центр символически переносится сюда. И на это работает международная коммунистическая идеология: отсюда многочисленные заметки о делегациях иностранных «деятелей рабочего движения», которые везут с собой красные знамёна и вручают их лучшим строителям. Это значит: «Весь мир смотрит на вас». Ещё 15 лет назад никто не слышал о городе Надеждинске, а теперь весь мировой угнетённый рабочий класс смотрит на него, потому что пролетарии Серова (так стал называться Надеждинск с 1939 года) строят новый мир. И от того, насколько успешно они его построят, зависит освобождение всего рабочего класса. Такая же история с переименованием улиц — Роза Люксембург и Карл Либкнехт никогда в Свердловске не были, но их имена использовались, чтобы мотивировать строителей. Тогда это было важной темой.
— Как эта советская мифология жила дальше?
— Со временем она начала «остывать», часть элементов подверглась переоценке, но конкретно то, что произвели в эпоху строительства соцгородов, оказалось очень живучим. Тот же миф об Урале как опорном крае державы. Ещё в конце XIX века никто так не считал — Урал видели отсталой территорией, где когда-то раньше было крупное металлургическое производство. Он проигрывал более развитым регионам, а его наследие особо не ценилось. Тем более, оно ассоциировалось со страшным крепостническим прошлым времен Демидова.
Такие элементы культурного кода — и советский конструктивизм в том числе — имели проявления не только в авангарде, но и как неотъемлемая часть «уральскости», бренда индустриального региона — хребта страны, арсенала, кузницы, «опорного края».
— Какие истории наиболее сильно запомнились тебе при подготовке книги?
— Я был удивлен, что пионер-герой Павлик Морозов занимал очень скромное место в культурной мифологии. Один из главных культурных мифов тридцатых годов на Урале был связан с другой трагической историей — с историей рабкора Григория Быкова. Корреспондент нижнетагильской газеты, он в юности был хулиганом, но под влиянием жены «перековался», освоил грамоту и стал журналистом. Попутно подвизался в «живой газете», театрализованном представлении, которое высмеивало жизнь и быт Высокогорского рудника. Позже он получил профессиональное признание и был убит из револьвера при странных обстоятельствах. Тут надо сказать, что все уральские соцгорода той поры были довольно опасными местами: там постоянно дрались, стреляли и убивали, у людей было много оружия, прямо как на Диком Западе.
— Что можно сделать сегодня для сохранения конструктивистской архитектуры, чтобы она не осталась только в книгах и на фото?
— Прежде всего, я уверен, что нужно сохранять ее комплексами. Совершенно не годится выделять ряд наиболее ярких объектов, а остальными пренебречь. Наибольший интерес такие объекты представляют не как отдельные здания, а именно как комплексы. Екатеринбург обладает удивительным культурным эффектом, только его надо уметь увидеть — если вы пересекаете город из западной части в восточную, то вы совершите прыжок во времени. На западном берегу сохранились постройки XIX столетия, и здесь город похож на старые городки европейской части России с усадьбами, дворами, воротами, узкими тротуарами.
Но когда вы переходите в восточную часть, то оказываетесь в Свердловске 1930-х. Здесь нет усадеб, нет старых дворов. Здесь больше зелени, а дома поворачиваются к улице не фасадами, а торцами строчной застройки. Вы прошли всего-то 500 метров, а попали из 1890-го года в 1935-й — а в Питере вы километрами будете шагать, и все будет 1890-й. Поэтому сохранять комплексы нужно целиком, как Городок чекистов. Или на Уралмаше — к сожалению, там утрачена больница, и сейчас это не полный «комплект» типичного соцгорода.
Понятно, что нет такой силы, которая бы поставила все эти здания на консервацию. Им нужно жить, и лучше всего жить с сохранением первоначальной функции. Если это невозможно, здание можно переформатировать для других функций. Хуже всего, когда объект становится заброшенным — рано или поздно он рухнет. В этом смысле судьба «Дома печати» — удачная судьба. Это больше не промышленный памятник, но место, которое служит домом для большого количества заведений и маленьких бизнесов. Хуже ситуация с жилыми кварталами: Городком Чекистов или домом Госпромурала. Есть и положительный пример — ремонт Городка юстиции, заигравшего теперь совершенно новым светом.
Наконец, я уверен, что такие здания должны сохраняться вместе с культурной памятью о том, что их окружало. Невозможно разделить: «Давайте оставим здесь конструктивизм, здесь напомним о победе в Великой Отечественной войне, а здесь про что-то ещё». Тема военного и трудового подвига, связанной с этим архитектуры, оказываются объединенными, а не противопоставленными. Грамотная политика сохранения увязывала бы его с историей индустриального наследия, с историей урбанизации и возникновения городского благоустройства, с той культурной мифологией, которая окружала соцгорода — и, наконец, с тем, как это «осевое время» (если позаимствовать выражение немецкого философа Карла Ясперса) определило сегодняшний облик нашего города.
Конструктивистская архитектура не успела пока «обрасти» своими понятными историями, как старый Екатеринбург с его купцами, заводиками, Маминым-Сибиряком или Метенковым. Несмотря на усилия историков, сегодня архитектура советского авангарда — дома без жителей. Это память о голоде и холоде первых пятилеток, массовых репрессиях, военных тяготах. Обращаться к этому пласту памяти стали недавно, и очень важно его сохранить.
— Какое место ты покажешь первым своим знакомым, когда они приедут в Екатеринбург?
— У меня есть несколько вариантов, но давайте по гамбургскому счету. Это часть проспекта Ленина восточнее Оперного театра: от громадных домов-коммун (Ленина, 52-54) и Клуба строителей до Городка чекистов до площади Советской армии и Дома офицеров. Это старый Свердловск — вряд ли где-то ещё в нашей стране вы увидите такую застройку на парадном проспекте. И для меня это непопсовый взгляд на конструктивистскую архитектуру в городе.
На обложке: Дворец культуры и парк в Березниках / Иллюстрация из газеты «Ударник» от 17 июля 1935 г.
Нам нужна ваша помощь! It’s My City работает благодаря донатам читателей. Оформить регулярное или разовое пожертвование можно через сервис Friendly по этой ссылке. Это законно и безопасно.