Музей Ельцин Центра часто описывается словами «односторонность» и «субъективность», но, может быть, его посетители смотрели только лишь на подсвеченные материалы? Свет выделяет то, что выделяла пропаганда в свое время, а правду, сокрытую в тени, нужно разглядеть за многочисленными лайтбоксами. Об этом и других приемах музея рассказал куратор центра фотографии «Март» Артем Беркович на первой экскурсии проекта «Museum / Media». Автор IMC прошлась по залам вместе с ним и узнала, как правильно читать экспозицию музея.
Многие полагают, что в основе музейная экспозиция мало чем отличается от научной концепции, поскольку тоже опирается на документы и факты. Между тем музей активно использует язык образов и нацелен на построение связной истории. Это придает выставкам черты театральности – через сценарий и внутреннюю драматургию экспозиции. Так начал свою экскурсию «Фотография между документом и мифом» Артем Беркович.
По мнению Берковича, направляясь в музей Ельцина, мы должны понимать, что история главного героя здесь представляет собой житие, а не биографию. «Это история идеального героя, чья жизнь прошла в борьбе. История человека, который никогда не ошибается», — говорит Артем Беркович. Каждый фрагмент музея маркирован цитатой Ельцина — его объяснением, которое само по себе используется как доказательство. Но в то же время, если смотреть внимательно, среди обилия визуального, предметного, текстового и звукового рядов, мы можем дойти до того уровня сообщения, когда авторы экспозиции говорят то, о чем хотели умолчать. Сама логика материалов принуждает их к обличению правды. Поскольку экскурсия Артема Берковича была посвящена использованию фотографии музеем, его слова относятся к фотоматериалам, использованным в музейной экспозиции.
Посмотрев анимационный исторический фильм в первом зале музея, мы оказываемся в темном лабиринте истории XX века. Здесь фотография стала решающим инструментом повествования, так как мир в прошлом столетии узнавал себя именно в ней. Уже в разделе, посвященном революции 1917 года, мы наблюдаем противоречие: на помещенной в центр фотографии Маркова-Гринберга зафиксирована замена двуглавого орла звездами на башнях московского Кремля, которая произошла только в 1935 году. В данном случае анахронизм допущен, потому что авторы экспозиции работают с фотографиями, как с образом. В данном случае — образом разрушения, образом катастрофы, связанной с гонениями на церковь и крушением колоколов. Еще ниже мы замечаем фотографию, на которой видна цена этой революции — страдания ребенка.
В разделе о Первой Мировой войне на центральном фото изображены ослепшие воины, которые требуют войны до победного конца. Этот сильный плакат — метафора самоубийственного желания общества воевать. Под ним располагается «рекламный» снимок Николая II рядом с раненным солдатом. Было важно показать, что власть неравнодушна, но в контексте этой экспозиции мы видим бессилие власти и раненное общество, обреченное на поражение. Это тот случай, когда простой снимок, обнажает более глубокие смыслы за счет своего контекста.
Пропаганда представлена в фотографиях, подсвеченных лампами, а правда, по задумке, — это то, что сокрыто в тени. Особенно это противоречие приема и содержания выделяется в разделе коллективизации: в глаза бросаются пафосные пропагандистские плакаты, а фотографии с жертвами голодомора и с раскулаченными крестьянами попросту незаметны. В данном случае свет и тень являются метафорой: что-то видят все, а подлинное сокрыто. Этот же прием света используется во всей инсталляции музея: начиная в самой темной части, мы заканчиваем в самом светлом зале, где нет ничего, кроме неба.
Авторы оставляют в тени и одну из самых важных фотографий, сделанных в прошлом столетии, которую Бродский всю жизнь носил в своем бумажнике — фото Осипа Мандельштама, сделанное в мае 1938 года, из личного дела «на арестованного Бутырской тюрьмы». Это фото отображает трагическую судьбу большинства поэтов XX века, связанную с восхождением на Голгофу, и несет в себе бессилие поэта перед машиной государственной власти.
В разделе о Великой отечественной войне мы находим образец постановочной фотографии: девушка выносит раненного с поля боя. Людям, знакомым с фотохроникой и привыкшим к реальным кадрам военных действий с соответствующим качеством, видеть это фото здесь — странно. Артем Беркович называет этот стенд провалом: «Даже в горбачевское время о войне сказали смелее, чем сказано здесь».
Таким же образом он отзывается о последнем разделе Лабиринта на первом этаже: «Зритель не может до конца понять перестройку и четкие романтические инициативы человека, который не предполагал последствий и действовал интуитивно».
Истощенные обилием материалов темного, шумного Лабиринта, мы поднимаемся на второй этаж и оказываемся под куполом, который напомнил Артему Берковичу пафос Пантеона. Мы уже видим конечную точку — зал обретения свободы, но прежде мы должны пройти через «7 дней, которые изменили Россию», где увидим, что будущее не берет за собой статику фотографии и вытесняет ее кинохроникой. В экспозиции о 90-х постепенно фотографии будто сходят на нет и остаются в XX веке.
Фотографии в советской идеологической системе, по мнению Берковича, выполняли ту же роль, что иконы в христианстве — они представляют образ власти, лишенной индивидуальных черт. В зале, посвященном выступлению Ельцина на октябрьском Пленуме 1987 года, видно, как ретушеры тщательно стирали все особенности, как, например, родимое пятно Горбачева. Если человек стар, они делали его чуть моложе, если молод — чуть старше, потому что все они должны представлять собой идеальный образ власти: средних лет, наделенные опытом «уже не мальчик, но еще не старик».
Ельцин в этой экспозиции выступает бунтарем — за каждой фотографией члена Политбюро записано суждение этого человека о выступлении Ельцина, и все они отрицательные. Здесь фото Ельцина оживает и выглядит как слайд шоу: он жестикулирует, меняет позы, говорит. Он противопоставлен статичным фотографиям членов Политбюро, как живое — мертвому.
Заходя в настоящий троллейбус того времени, экскурсовод обращает внимание на инсталляцию внутри: вместо окон мы видим фотографии московских улиц периода с 1983 года по 1990. Охвачен довольно приличный отрезок времени с целью показать остановившееся время — застой. Историческое движение отсутствует, как отсутствуют перемены в одеждах людей, в марках машин, во внешнем облике зданий — во всем.
Проходя через типичную московскую квартиру интеллигента, воспроизводящую атмосферу первого дня путча, мы попадаем на баррикады, где видим фотографию человека искусства, который, будучи в 1991 году в Америке, узнав о перевороте, сел на самолет и прилетел в Москву для того, чтобы сражаться. На этом снимке Мстислав Ростропович держит автомат, как держал бы виолончель, потому что автомат в этой ситуации абсолютно бесполезен. Это сопротивление, но не с оружием в руках — это сопротивление силы духа. По словам экскурсовода, это тот случай, когда поэт победил власть в символическом смысле, потому что за Ростроповичем стоит московская интеллигенция, вышедшая на баррикады.
Последней экспозицией с решающим значением фотографии является раздел с масштабированным снимком скучающей продавщицы у пустого прилавка, окаменелая поза которой маркирует застой. В последующих залах главные мысли озвучиваются с помощью текста и слов, а фотография как медиа XX века остается в прошлом, несмотря на то, что ее количество только увеличивается, что, в свою очередь, приводит к «инфляции смыслов», и она теряет силу.
При этом Артем Беркович отмечает, что фотографии последних залов очень отличаются от фотографий 1991 года и перестроечных времен. «Фотографий позднего Ельцина просто нет, потому это бесконечный протокол». И здесь мы видим эволюцию, которую можно оценить как историческое поражение. Ельцин, которого общество вернуло во власть и Ельцин, который избирает приемника, исключив участие общества — это суть эволюции. И в этой экспозиции она предъявлена, хоть авторы наверняка не планировали этого — логика материала и самой истории заставила их это сделать.
Авторы экспозиции не замалчивали войну в Чечне, попытку переворота Коржакова и ваучерную приватизацию, но и не сказали об этом «слишком явно», говорит Беркович. Он объясняет это тем, что миссия и сложность музея заключается в формулировании истории на уровне простой мифологии: «Массовая культура формирует некий исторический миф. Он не считывается в деталях, но может считаться в целом, и, входя в зал свободы, зритель должен почувствовать обретение этой свободы, которую мы действительно обрели, хоть может быть и не до конца».
Фото: Александр Мехоношин / Президентский центр Б. Н. Ельцина
Партнерский материал
Нам нужна ваша помощь! It’s My City работает благодаря донатам читателей. Оформить регулярное или разовое пожертвование можно через сервис Friendly по этой ссылке. Это законно и безопасно.