В издательстве «АСТ» недавно вышел новый роман писателя, телеведущего Александра Архангельского «Бюро проверки». История молодого человека Алексея Ноговицына – философа и аспиранта МГУ – начинается в день открытия Летних Олимпийских игр 1980 года. Он служит в стройотряде, но в один из дней ему приходит письмо, которое заставляет адресата сорваться в Москву. В романе хватает и детективной интриги, и религиозных откровений, и бережных описаний позднесоветского быта, и отсылок к настоящему времени.
На днях Александр Архангельский приезжал в Ельцин Центр, чтобы прочитать лекцию курса «Герои классики» и представить свою новую книгу. Автор IMC поговорил с писателем о тренде на позднесоветское время, важности сарафанного радио в литературе и покушениях на классику.
– Главный герой «Бюро проверки» полон религиозных метаний. Он крестится, но в тоже время не совсем принимает деятельность церкви. К тому же, его наука может опровергнуть существование Бога. Почему возникла потребность рассказать о таком герое?
– Мне хотелось посмотреть, как человек не очень сильный, не герой с большой буквы, а в каких-то отношениях и вялый, проходит через изломы и испытания времени. Алеша помещен в обстоятельства, когда ему нужно делать выбор, но он все время этого избегает. Желает, чтобы за него решали другие – светский учитель, старец или невеста. При этом у него серьёзные религиозные поиски, ему открылась вера, но и с ней он не знает, что делать. В общем, сплошные испытания. Роман не заканчивается преображением героя, но тем не менее Алексей идёт наперерез системе, он внутренне становится к чему-то готов. Старое кончилось, а новое ещё не началось – это и есть та точка, в которой должен был оказаться герой.
– Почему выбраны именно 1980-е годы?
– 80-й год для меня был удобной точкой. Во-первых, у этого периода нет публицистического начала – мы не будем говорить про сочинскую олимпиаду или Донбасс. Во-вторых – нет эзопова языка, ведь если бы я хотел напрямую говорить про сегодняшние события, то я бы говорил. Но некоторые условные параллели все же возникают. Кроме того, хотелось посмотреть на молодёжь, которая тогда приходила в церковь, общалась со служителями, наперекор системе. А ещё понять, как мы дошли до жизни такой, когда церковь восприниматься как символ чего-то враждебного у современного молодого человека.
Сейчас мне редакция присылает отзывы из Instagram, ведь там большая концентрация молодежи, и они пишут о книге, что всё интересно, что вопреки ожиданиями прочитали про 80-е. Но главный их вопрос очень характерный: «Как Алексей с попами общается?».
– Ваш роман о позднесоветском времени, а можно ли написать книгу о прошлом? Некоторые писатели считают, что нет: даже погружаясь в контекст прошлого, автор пишет о современности.
– Написать роман о прошлом нельзя. Можно написать роман о людях, которых ты поместил в прошлое. Точно так же нельзя написать роман о будущем; можно написать о герое, помещённом в будущее. Убежден, что и о настоящем времени романы не пишут, а только о людях, помещённых в рамку настоящего. Когда автор выбирает эпоху, он это делает не только потому, что она ему интересна, а еще и из-за того, что в это время история определенным образом испытывала человека на излом. И разные эпохи разное в человеке проявляют. Помещая героя в определенные обстоятельства, я могу раскрыть в нем какие-то вещи, которые не проявятся не в 1995-м, не в 2016-м. Мне неинтересен текст, если автор пишет о времени, а герой для него – нечто производное. Важен человек и его место, отношения с Богом, вражда, приятие, отрицание, отношения с людьми – вот про это литература.
– В последнее время писатели много обращаются к истории. В том году итоги главной литературной премии «Большая книга» только ярче подчеркнули эту тенденцию –победителем стал Лев Данилкин с книгой про Ленина. Как объяснить такой интерес к истории?
– У нас есть литература, но нет литературной среды. У нас нет мест, где бы писатели общались с писателями. Даже в советское время, не говоря уж про XIX век, писатели знали, кто над чем работает. Были читки, предварительные обсуждения, а сегодня такого не встретишь. Например, я встречаюсь с Алексеем Варламовым, но мы не говорим о том, над чем каждый работает. А потом выходит журнал «Октябрь», где рядом наши романы о 1980-х годах, да ещё с развитием сюжета вокруг одной локации – Московского университета. Обращает на себя внимание то, что разные писатели, говоря о разных эпохах, сходятся в каких-то похожих социально-исторических точках. Выбирается не просто абстрактное прошлое, а такие времена, где непременно бродит тема войны.
Ни я, ни Шамиль Идиатуллин с «Городом Брежневым», например, не знали, что Кирилл Серебренников снимает фильм «Лето», сюжет которого разворачивается в 81-м году. Сговорились? Означает ли, что Серебренников тоскует по советскому? Нет, конечно. Он про то, как начинается новая эпоха, как появляется человек, который даст ей голос. А я, не сговариваясь, писал про то, как завершается эпоха и обрывается её голос, голос Высоцкого. Мы не уходим от современности, мы приходим к ней через эту точку.
– В этом году вы сами попали в короткий список «Большой книги». Какие были эмоции, когда узнали об этом?
– Эмоции приятные, но дело не только в них, потому что это такой скоропортящийся продукт. Я рад, так как отношусь к той части авторов, которые заботятся о своей книжке. Мне важно, чтобы она попала к читателю и подольше с ним осталась. А попадание в короткий список – дополнительный повод для читателя взять книгу. Когда нет рекламных бюджетов, это довольно важная история. В магазине она будет стоять на видном месте, продаваться будет дольше. Только не думайте, что дело тут в финансах, они в этой истории никакие, главное – разговор с читателем.
– Для какого читателя существует премиальная литература? В наших книжных не всегда есть произведения лауреатов премии, и они редко входят в лидеры продаж.
– Смотрите, «Петровы в гриппе» Алексея Сальникова были в шорт-листе «Большой книги» и ничего. Потом, вдруг, включилось сарафанное радио – кто-то кому-то сказал «о, как здорово», и, как говорится, пошла молва. Я сейчас не слежу за тиражами, но он составил больше 20 тысяч, а это даже очень хороший результат. Сегодня главный канал продвижения – сарафанное радио, но поскольку у кнопочки этого радио никто не стоит, то не ясно как её включить.
Премия – это один из шансов, а не гарантия. Есть такой замечательный писатель Ольга Славникова, но отношения с читателем у нее нет. Все ее знают, имя на слуху, а книги не идут – тиражи маленькие. Она пробовала писать и метафорично густо, и скандально, но впустую. Почему Дмитрий Быков есть везде, а её нет? Хотя оба хороши. Читатель, как и читательский процесс, непредсказуем.
– А как сегодня развивается культура чтения?
– Сегодня читают прагматическую литературу, особенно популярен любимый народом жанр «Как стать мной». Любая книга, начинающаяся со слова «как» продаётся лучше, чем любая другая. Художественную литературу читают определенные группы в определенном возрасте, причем молодежь читает лучше и больше, вопреки всем разговорам. Много начинают читать, как только появляются первые деньги, а прекращают, когда образуются семьи или начинается карьера. Получается, после 30 – вниз, а после 50 по понятным причинам – резко вверх.
Но в разных странах все по-своему. За границей нет возраста «дожития», а есть третий возраст. У нас же человек уходит на пенсию и все – он обнулен, большинству пенсионеров не до литературы. Например, во Франции сегодня 15 тысяч человек приближаются к 100-летнему рубежу. Получается у них есть 50 лет для чтения книг, потом будет еще больше, так как возрастной порог увеличивается. Было бы у нас нормальное социальное государство, и здесь бы ситуация поменялась.
–Сегодня школьные программы литературы переворачивают с ног на голову, например, убирая неугодных авторов. Нам нужны такие перемены?
– Это заплыв на дальнюю дистанцию, это пространство, в котором хватает места всем, потому что нет списка, который утвержден раз и навсегда. Если не будет ощущения, что классическая литература – канон, спущенный с неба, как скрижали Моисея, то и не будет ощущения, что все ставят с ног на голову. Это броуновское движение имен, текстов, цитат. Одному «Бесы» и в 8 классе годятся, другому и в старости непонятны. На первом шаге литература для жизни, дальше – для понимания, познания и человек имеет право сам выбрать уровень, на котором хочет остаться.
– Получается, что нет никаких классиков?
– Есть, просто классика — это то, что мы непроизвольно договорились считать ей. В нашем понимании Достоевский, Пушкин, Гоголь стали классиками неслучайно, но мы забываем, что классика – живое явление. Это традиция, которая медленно и постепенно меняется, а не застывает навсегда. То, что статично – это традиционализм, а он появляется там, где традиция умирает. Не думаю, что существующий канон классики сильно изменится, но в нем точно есть много несправедливого. Например, Пушкин затмил Державина, хотя последний – поэт европейского масштаба. Но мы ничего не можем сделать, только любить и жалеть, что он недополучил свое в этой истории.
Нам нужна ваша помощь! It’s My City работает благодаря донатам читателей. Оформить регулярное или разовое пожертвование можно через сервис Friendly по этой ссылке. Это законно и безопасно.