В Арт-галерее Ельцин центра работает выставка, на которой писатель Пришвин предстает не совсем тем, кем кажется. «Михаил Пришвин. Фотографии и дневники 1928-1936» может стать откровением для человека, привыкшего видеть в нем исключительно автора текстов школьного диктанта. IMC побывал на выставке и узнал классика с новой стороны.
Не все знают, что Михаил Пришвин вел дневник. Глубоко личный, не для посторонних глаз. А еще увлекался фотографией, интересно и тонко рассуждая о ее смысле на страницах своих рукописей. Сочетание фотосъемки и дневниковых записей стало для писателя делом всеобъемлющим. Около полувека Пришвин вел свои тетради, берег как зеницу ока: спасал от пожара, перевозил и прятал. С годами тетради сложились в многотомный «Дневник», по числу страниц больше, чем все изданные произведения Пришвина вместе взятые.
Стараниями второй жены, Валерии Дмитриевны, в печать попадали кое-какие отрывки, но о полном издании по цензурным соображениям и речи быть не могло («за каждую строчку — 10 лет расстрела», - говаривал Пришвин). Рукописи хранились до поры до времени в тихом местечке Дунино на берегу Москвы-реки. Сегодня это дом-музей писателя, а его сотрудники продолжают открывать читателю и зрителю такого Пришвина, о существовании которого мы могли только догадываться. При этом черно-белые снимки на выставке дополнены аудиозаписями рассказов в исполнении автора и дневниками, озвученными Сергеем Чонишвили.
Дневниковый стиль Пришвина в одной фразе способен выразить многое. Столь же укладист и фотографический почерк. Значимые события, свидетелем которых Пришвину довелось стать, показаны сдержанно и лаконично. Строительство Беломорско-Балтийского канала, разлив в Пинеге, уничтожение колоколов Троице-Сергиевой лавры. На этих снимках нет эпатажа и театрального надрыва, но именно в обыденности и таится весь ужас происходящего. Колокола Карнаухий и Большой в Сергиевом Посаде – прекрасные великаны, некогда гордо носившие свои имена. Сегодня - сброшены, разбиты, безъязыки. Но толпа не замечает потери: в руинах копошатся дети, поблизости мирно беседуют взрослые. Жизнь идет своим чередом.
Стираются границы, все и вся становится похожим друг на друга. Дальний Восток, Соловки, Курилы, Северный Кавказ. Первомай в Кабардино-Балкарии: чужой праздник в горделиво прекрасных краях, чьи жители отныне советские пастухи и доярки, для власти неотличимые от других пастухов и доярок в других уголках необъятной страны.
Рядом, будто по заказу города, принявшего выставку, – Уралмашзавод времен великой стройки и новенькие конструктивистские здания Свердловска: гостиница «Мадрид», «Фабрика-кухня» и «Дом контор».
Железные люди, железные конструкции, удары молота и клепка, шум цехов, а рядом – мужчины и женщины, одинаково сильные в своем убеждении, живые свидетельства перековки вчерашних крестьян в новый класс.
Но на портретах чаще не герои-строители, а обыкновенные люди, волею случая ставшие свидетелями больших перемен. Здесь старуха, будто сошедшая с полотен Милле, протягивает до краев полную миску похлебки, неподалеку - выразительный портрет взлохмаченных ребятишек (видно, только что остановили на бегу, и один явно чем-то не доволен), рядом - буравит волчьим взглядом ссутулившийся подросток с копной непокорных волос.
Писателю больно за детство, за старость, за все интимное, что подвергается массовой переделке. Слова становится мало, и Пришвину нужна «беспристрастная» хроника, искусно маскирующая взгляд автора. Да и где это слово писать, разве что «в стол», потомкам. Страницы тайного дневника пестрят откровенными мыслями о новой советской жизни. По цензурным меркам – крамола, по человеческим – правда. Все, что оставалось делать, - это снимать, снимать, доведя процесс фотосъемки до автоматизма.
«Надеть пенсне на шнурке, выдвинуть объектив, установить глубину резкости и выдержку, настроить фокус движением безымянного пальца, взвести, сбросить пенсне и нажать спуск, надеть пенсне»
В финале выставки пейзажные снимки: птичьи гнезда, ежи, листья, цветы и травинки крупным планом. Здесь же любимые охотничьи собаки, среди которых знаменитая Жизель, или попросту Жулька. Именно такого Пришвина ожидает увидеть неискушенный зритель, и именно этот раздел кураторы нарочно как бы выносят за скобки. Вот солнце живит росинки на паутине, легкий морозец трогает землю и меняет ее очертания. Тонкие, поэтичные наблюдения фотографа настраивают на созерцательный лад и неспешные прогулки в тиши.
Природа как выход, остановка в пути. Глубокий вдох и выдох посреди ужаса великих потрясений. Тяжело человеку, не вместить, не осилить. Лучшее время отправиться в лес – дышать и думать.
Напомним, что выставка «Михаил Пришвин. Фотографии и дневники 1928-1936» будет представлена в Арт-галерее Ельцин центра до 26 марта.
Нам нужна ваша помощь! It’s My City работает благодаря донатам читателей. Оформить регулярное или разовое пожертвование можно через сервис Friendly по этой ссылке. Это законно и безопасно.