В начале Великой Отечественной войны русских немцев начали принудительно выселять из деревень в Поволжье и прифронтовых регионах, где они жили веками, и мобилизовывать в трудармию подальше от фронта. Советские власти считали их потенциальными диверсантами и шпионами. В верхах опасались, что они могут перейти на сторону врага. 

Одной из точек, куда их отправляли, был Ивдель — небольшое поселение на самом севере Свердловской области, туда в конце 1930-х годов на волне Большого террора стали ссылать «врагов народа». Здесь ссыльные немцы валили лес и работали на рудниках. После войны многие оставались в городе, строили целые районы, заводили семьи, пускали корни и жили десятилетиями. А после распада Советского Союза многие из них репатриировались на родину.

Журналисты It’s My City и «Говорит НеМосква» съездили в Ивдель, чтобы поговорить с потомками немцев, чьи родители или бабушки и дедушки застали переселение, и узнать, как немецкие переселенцы повлияли на город и как горожане сохраняют память о них.

Главная площадь Ивделя

Вечером 7 февраля 1942 года на станцию Ивдель прибывает поезд. Из него выводят мобилизованных в трудармию немцев. Советская власть отправила их в Ивдельлаг — далекий лагерь на севере Урала в заснеженной и морозной тайге. За свой путь они успели побывать на пересылке в Тюмени и два дня отработать на лесозаготовках в Омске, ночуя в неотапливаемых бараках на деревянных нарах.

Уставшие и замерзшие, злые и голодные, со вшами в волосах они идут под конвоем тридцать километров в уже не существующий в Ивдельском районе поселок Утенино. Там немцы будут вылавливать из реки Лозьвы древесину и валить лес. По пути люди слабеют и падают, невольно останавливая процессию. У надзирателей возникает желание их убить, но находятся те, кто берет изнемогших на руки и несет дальше в тайгу.

«Тот, кто в изнеможении опускался на дорогу, того парни были готовы пристрелить. Лишь единство и честность наших людей не допустили этого: их несли, пока они не приходили в себя. При первой остановке их [изнемогших] было уже до 30 человек. В общем и целом в этой процессии людей было до тысячи мобилизованных немцев. Где-то под утро мы прибыли в лагерь Утенина — в „зону“, огражденную дощатым двухметровым забором, с вышками по углам», — вспоминал в своих мемуарах поволжский немец Теодор Гис, насильно переселенный в Ивдель в 1942 году.

Спустя 82 года мы приезжаем в Ивдель на ту же самую станцию, чтобы поговорить с потомками тех самых переселенных немцев, среди которых был и Теодор, школьный учитель немецкого языка.

Карта Ивдельлага. Источник: Государственный архив РФ

На подъезде к городу ландшафт становится рельефней — Ивдель находится на севере Свердловской области, в 500 километрах от Екатеринбурга и вблизи уральских гор. Когда-то его считали «столицей колоний» разного типа, но сейчас город, наоборот, можно иронично назвать рекордсменом по числу закрывшихся в России мест лишения свободы. От системы Ивдельлага, которая в 1951 году насчитывала 57 лагерных подразделений, осталась только одна исправительная колония № 63.

Наши проводники по Ивделю — Валя Ануфриева и Владимир Конишевский. Они родственники, имеют немецкие корни. Владимир — полковник, заведующий больницей при ФСИН, где лечился персонал местных колоний. А его племянница Валя родилась уже в Екатеринбурге и работает в сфере культуры.

Перед поездкой в город Владимир набирает питьевую воду из колонки возле вокзала. Говорит, что это самая чистая вода в Ивделе. Северные реки, включая протекающие вдоль 14-тысячного города Ивдель и Лозьву, загрязнены из-за частых сбросов с медно-цинкового рудника. Во многих домах здесь из кранов течет желтая вода с тухлым запахом. 

Сам Ивдель делится на четыре района: Ивдель, Ивдель-1, Ивдель-2, Ивдель-3 (Лесозавод) и поселок Гидролизный. Там же находится райончик, где селились немцы, который местные прозвали Берлином. Все эти части не примыкают друг к другу, а разбросаны и разделены значительным расстоянием.

Чтобы перемещаться между районами Ивделя, желательно иметь машину

Когда выезжаем с вокзала, замечаю на заднем стекле наклейку «Fucking crisis», которую можно перевести как «Долбанный кризис» — пожалуй, именно этой фразой можно описать современный Ивдель. Две колонии из остававшихся трех закрылись, из-за чего сильно сократилось количество рабочих мест. Вместо Лесозавода и старого Гидролизного завода, которые давали работу многим ивдельчанам, теперь руины. А в больницах, по словам Владимира, нехватка персонала, поэтому люди едут лечиться в другие города.

Спасает город то, что здесь до сих пор есть «Газпром», куда могут устроиться местные. Компания занимается транспортировкой газа в Ивдельском районе. Также есть Уральская горно-металлургическая компания (УГМК), которая разрабатывает медно-цинковый рудник, а еще добывающие щебень компании «Щебень Полуночное — 1» и «Артель Урал-Норд». Многие идут работать в бюджетный сектор учителями, полицейскими, сотрудниками администрации, музейщиками, надзирателями. Есть среди местных и отдельные энтузиасты, которые надеются развить туристическую сферу в городе и таким образом оживить его.

От вокзала Владимир отвозит нас в Ивдель-3, или Лесозавод, как его называют местные — по названию лесозаготовительного мероприятия, работавшего там с 1938 года. Здесь живет школьный учитель Владимир Вербец с женой Валентиной, они хранят память о переселенцах.

«Их считали фашистами, хотя какие они фашисты, тем более дети» 

Дом Вербецов находится прямо напротив Лесозавода, закрытого в 1990-е. Раньше там обрабатывали древесину, которую добывали заключенные Ивдельлага. Сейчас от Лесозавода ничего не осталось. Когда Владимир показывает из окна кабинета на территорию предприятия, не сразу получается понять, о чем он говорит: на месте бывшего предприятия уже вырос небольшой лиственный лес.

Владимир рассказывает о прошлом Ивделя. На компьютере изображение Лесозавода в прошлом. За окном осенний пейзаж —- то, что от осталось от закрывшегося Лесозавода

Владимир собирает истории мобилизованных и вынужденно переселенных немцев. Еще в институте он изучал этимологию немецких фамилий, а сейчас преподает немецкий детям в местной школе. Вербец любит свою северо-уральскую родину, у него огромный архив фотографий советского и постсоветского Ивделя. Как он сам говорит, интересно это ему в первую очередь из-за национального разнообразия города — в Ивделе, помимо русских, живут немцы, татары, манси, украинцы.

Сам Владимир из Донецка. Поэтому украинскими фамилиями он тоже интересуется: пишет целые книги на украинском языке, где описывает происхождения фамилий. В Украине у него все еще остаются родственники. Недавно под обстрелом погибли сестра и племянник.

В Ивделе Владимир общался со многими немцами, изучал их диалекты и выяснял, из какой части Германии их предки. Его супруга Валентина — этническая немка, ее девичья фамилия Лохман. Отец ее с Поволжья, мама с Кубани. В семье говорили по-немецки, но даже родители не знают, как и почему их предки прибыли в Россию, известна лишь дата — 1756 год.

Тетрадь Владимира, в которой он делал заметки про разные диалекты немецкого языка, записывал слова и их транскрипции

Первые репрессии затронули семью Лохманов еще до войны. Родного дедушку Валентины, учителя физики и математики, арестовали в 1937 году. По ее словам, он сказал что-то не то на одной из научных конференций, на него написали донос и сослали на север.

— Его отправили на Соловки без права переписки. А потом приехал бабушкин брат, дядя Артур, и он рассказал, что маминого отца убили урки (уголовники — прим. ред.). Он был десятником (старшим в группе рабочих — прим. ред.), очень справедливым, — со слезами рассказывает Валентина.

Уже в годы Великой Отечественной в 1942 году немцев начали массово мобилизовывать и переселять на Урал, в Сибирь, Казахстан и другие места подальше от фронта — власти боялись, что немцы перейдут на сторону гитлеровской армии. Дальше их перенаправляли в лагеря, в трудармию. Так же поступили и с семьей Лохманов. По словам Валентины, ее семье дали 24 часа на сборы. Поэтому всю скотину и большую часть личных вещей пришлось оставить.

— Бабушка собрала посуду. Дедушка пришел, сундук перевернул, все стекло, весь фарфор выкинул. Положил железные миски, ложки, кружки и инструменты, топоры... В общем все, что нужно было, — рассказывает Валентина.

Немцев выселяли целыми семьями, но некоторые все равно утрачивали связь с родственниками. Так, семью папы Валентины разлучили с его старшей сестрой — в момент мобилизации ее просто не было дома, она была в гостях в Молотовской области (ныне Пермский край).  

Перед тем как попасть на Северный Урал, многие немцы сначала оказывались в Сибири — для них это был пересылочный пункт. Обычно мужчин отправляли дальше в лагеря, а женщин с детьми оставляли.

Родных Валентины по материнской линии выслали в Новосибирск. Бабушку определили там на военный завод, мама училась в женской гимназии. Родных по отцовской линии отправили в Ишим Тюменской области. Папа Валентины, а ему тогда было всего десять, был подсобным рабочим, ухаживал за скотиной, убирал навоз. Обе семьи разлучили с мужчинами-кормильцами — их отправили как раз в Ивдель, в трудармию. Там они вылавливали из рек лес, пилили его на балки.

По словам Валентины, когда ее родственники впервые приехали в Сибирь, их начали раздевать, чтобы посмотреть, есть ли у них рога и хвосты. Так немцев изображали на пропагандистских плакатах в военные годы, и местные жители хотели проверить, правда ли это.

Сначала немцев поселили в амбаре, а позже начальник сельхоза разжалобился, и семье выделили маленький домик.

— Мамина семья еще как-то перед отъездом успела поросенка зарезать. Они взяли с собой целый бидон с мясом, залитый салом. То есть не голодали так, как Лохманы (семья отца — прим. ред.), — рассказывает Валентина.

Семья матери Валентины, разделенная в 1942, воссоединилась только в 1947 году — тогда немцам в Ивделе разрешили приглашать к себе родственников, живущих в других регионах. На подъезде к городу мама Валентины видела множество огней. Подумала, что переезжает в такой же большой город, как Новосибирск, но вскоре разочаровалась: фонари освещали не город, а колонии в нем.

Уже в Ивделе мама Валентины познакомилась с ее отцом, чья семья тоже воссоединилась на Северном Урале после разделения в Сибири. В Ивделе они поженились.

Валентина Вербец

Сама Валентина не застала переселения, она родилась в 1954 году уже в Ивделе. Ближе к реабилитации, которая произошла в 1956 году, жить немцам здесь стало легче. Многие семьи воссоединились, не нужно было как раньше ходить отмечаться в местные органы. При этом люди все равно старались не привлекать к себе внимания.

Родители Валентины тоже «не высовывались», например, на улице не говорили по-немецки. Валентина вспоминает, что когда люди стояли в очередях за хлебом, манси и татары переговаривались на своих языках, а немцы между собой не говорили. Брали хлеб и молча уходили его есть.

— Пасху отмечали секретно. Мы все ходили с красочными яйцами, но нам говорили, что не надо показывать. И мы слушались... Не была утверждена в то время Пасха, — говорит женщина.

Рождество в семье Валентины отмечали католическое — 25 декабря. Тоже секретно и очень тихо. Только Новый год был общим праздником, который можно было встретить, не скрываясь.

Родители никогда не делились с Валентиной воспоминаниями о переселении. Рассказать о том жизненном этапе они решились спустя годы лишь ее мужу Владимиру, который знал немецкий и собирал истории ивдельских немцев.

— Нечем было им со мной делиться, это было очень тяжело. В детстве был ад. Мой отец плохо говорил по-русски, и один татарин так кнутом его отхлестал, у него до сих пор шрам на спине. Их считали фашистами, хотя какие они фашисты, тем более дети. Все связано с национальным вопросом. Поэтому никогда не афишировали, что мы немцы, — делится Валентина.

Сама она тоже сталкивалась с оскорблениями от сверстников из-за своей национальности, хотя немцы составляли треть ее класса.

— Девчонка в конце поселка жила. Она меня «фашисткой» назвала. Я, конечно, ей поддала. Я росла среди парней, такая была. Училась на отлично, но поведение-то у меня было такое, не давала себя в обиду. Я ударила ее. Она потом кинула камень в наше окно, оно разбилось. Папа ночью пришел с работы, спросил: «В чем дело?» Мама рассказала, что меня оскорбили. Отец тогда ничего не сказал, заделал стекло и не пошел меня отстаивать, — вспоминает Валентина.

Уже в 1990-е многие немцы начали репатриироваться из Ивделя на историческую родину в Германию. Тогда же Валентина сдала экзамены на знание языка в немецком консульстве, и ей тоже разрешили переехать в Германию. Но не вышло.

— Нас собрал директор нашего предприятия и сказал, что времена в стране напряженные, готовьтесь, если есть возможность, на выезд. А у нас там, в Германии, были родственники. Мамин брат уехал из Казахстана, где вообще было жить невозможно. Он с семьей нам вызов-то и сделал. Я экзамены сдала, а Вова с детьми отказались ехать. Сын тогда на первом курсе в институте учился. Он сказал: «Мам, наверное, мы не поедем». Но раз они нет, я тоже не поехала, — рассказывает женщина.

Валентина в молодости на Северном Урале

Уже 30 лет спустя дети Валентины все же уехали в Германию, получили гражданство и постоянно живут там. А она и Владимир остались в Ивделе, только иногда ездят навещать детей. В последний раз Валентина была в Германии в прошлом году. Ей нравится страна, прогулки по бульвару Уинтер-Ден-Линден в Берлине и то, что там много русской речи.

Под конец разговора Валентина предлагает выпить чаю, но мы отказываемся. Пора ехать дальше, к Элле Батт. Ее, трехлетнюю девочку, вместе с родителями и маленьким братом тоже переселили из Поволжья.

«Ехали в товарном вагоне. С одной стороны коровы, а со второй стороны уже мы» 

По пути к Элле Батт проезжаем закрывшуюся в прошлом году колонию ИК-55 — она сохранилась еще со времен Ивдельлага. Сейчас через дыру в заборе можно зайти на территорию лагеря. Некоторые здания и бараки еще сохранились.

Руины закрывшейся колонии ИК-55

Мы встречаемся с Эллой на ее семейной даче. В доме большая печь и интерьер, больше похожий на современную городскую квартиру — пластиковые окна, хороший ремонт. Элла родилась в 1938 году, сейчас она уже не очень хорошо слышит, иногда переспрашивает, но память не подводит, и историю свою она рассказывает подробно.

Элла родом из деревни Диттель в Волгоградской области. Женщина хорошо помнит, как их пришли мобилизовывать. Тогда она еще не понимала, что их отправляют в ссылку, и радовалась подготовке к поездке и суматохе.

— Я была рада, прыгала, радовалась, что куда-то, чего-то. И вот я помню, как прыгала перед зеркалом, а мама заругалась. Спросила: «Что ты прыгаешь? Уже надоело. Радуешься чему?!» Я так это запомнила, — рассказывает женщина.

Элла Батт

Семьям разрешили взять все, что они могли унести с собой. Погрузили в вагоны вместе со скотом.

— С одной стороны стояли коровы, а со второй стороны уже мы располагались. В этом товарном вагоне мы привязали эмалированное зеленое ведро со сливочным маслом, чтобы оно не болталось. Это было на зиму приготовлено. Ну, а в пути, помню, веревка перетерлась и ведро упало, — говорит Элла.

Вместе с семьей ее увезли в Омскую область. Переселенцы не знали, куда им идти, поэтому попросили совета у начальника станции, на которой их высадили. Он посоветовал дойти до ближайшего села Михайловки и самостоятельно искать дом. Позже из-за созвучия Михайловки и Михайловского, куда отправляли в ссылку Александра Пушкина, Элла думала, что живет в доме поэта. Но во время заселения все было куда прозаичнее.

— А что там в деревне? Какое лишнее жилье? Ну, нашли дом, стоял с рамами без стекол. Большой дом, рубленый. Дверные проемы есть, дверей нет. Пола нет. Ну, а что делать? Куда больше? Стали расселяться в этом доме, — рассказывает женщина.

На второй день всех мужчин из Михайловки забрали. Так отец Эллы Георгий Георгиевич Батт со своим братом попали в Ивдель в трудармию. Еще двоих братьев отправили в Казахстан. В селе «остались только бабы», говорит Элла.

— Женщины работали в коровниках, доили рано утром и поздно вечером. Сено косили, сажали, копали. Когда мы в Михайловке жили, маму заставили дрова для детского садика привезти. Была корова, и вот эту корову запрягали в сани. Брата она сажала на сани, а мы с ней следом топали. Было хорошо, что у нас бабушки остались. Они нас и спасали, следили за нами. В доме ремонт сделали. Взяли глину, навоз, смешали, получилась штукатурка. Заштукатурили, так и жили, — вспоминает немка.

Позже Эллу с семьей переселили в Пелевино в Тюменскую область. Там они жили в домах для временно работающих в колхозе — длинных каменных бараках с комнатами.

Элла признается, что всегда была папиной дочкой. До сих пор вспоминает, как встречала отца с работы в своей родной деревне.

— Папа работал директором МТС. Я сидела у ворот, ногами болтала, ждала, чтобы бежать ему навстречу, сесть ему на шею и проехаться, — говорит, вытирая слезы, женщина.

После разделения семьи Георгий Батт потерял связь с родными на пять лет — до 1946 года. Все это время они могли только переписываться, но очень редко. Когда трудармейцам разрешили воссоединиться с семьями, Элла уехала в Ивдель, чтобы впервые за долгое время встретиться с отцом. 15 километров от Ивделя до села Гарцуновка, где находился один из пунктов Ивдельлага, семья добиралась на быке, сзади к нему была привязана корова, она тащила вещи. В Гарцуновке нашли отца. Элла помнит, что заключенные тогда уже ходили без конвоя, занимались сельхозработами — «капуста, картошка, морковь, свекла, вот это все». Воссоединившейся семье выделили маленькую комнату.

На следующий год после переезда Элла пошла в школу в поселок Юркище. Чтобы не ездить каждый день за семь километров, ее родители договорились с немецкой семьей, живущей рядом со школой, что Элла будет жить у них. Там она провела четыре года. После четвертого класса пришлось снова переезжать — в поселок Талый. Там Элла жила в интернате, родители купили «развалинку» неподалеку от поселка и ремонтировали, как могли. Еду приходилось получать по карточкам, всех местных выручали огороды.  

Элла Батт в своем огороде

После войны для немцев последовали некоторые послабления. Некоторым даже вернули партийные билеты, но позже все равно забрали. Элла считает, так сделали, чтобы немцы не переставали бояться произвола в разных проявлениях. Ее семья тоже жила в постоянном страхе из-за непонимания, чего ожидать от обычных людей или органов власти, поэтому старшие учили ее «не лезть вперед». Ситуацию сглаживали добрые люди или жизненные хитрости.

— Помню, я в пятом классе училась и ежемесячно в определенное число мы ходили в милицию в определенный кабинет и отмечались. Папа забрал меня и мы пошли туда. А потом пришли на второй раз. Один милиционер шел по коридору и говорит: «Что ты ребенка мучаешь? Купи ему (милиционеру, к которому ходили отмечаться — прим. ред.) бутылку». И правда, в следующий раз отец купил бутылку, отнес ему, и я больше я туда не ходила. Странно это было, — с улыбкой делится женщина.

Когда она училась в школе, никто даже не знал ее настоящего имени. Только в десятом классе ее классный руководитель поинтересовался, почему во всех характеристиках у нее разные имена, например, часто вместо Эллы значилось имя «Елена». Аттестат, впрочем, выдали уже на настоящее имя.

После реабилитации родственницы Эллы, которые остались в Омской области, попытались вернуться в родной Диттель, но их даже не пустили на порог дома, где они когда-то жили.

— Их не запустили за ворота ни в одном доме. Не дали даже посмотреть. Но деревня, говорили, была запущенная, а сады заброшенные. Когда нас реабилитировали, в документах писали, что мы родились в деревне Диттель и проживали по улице Водопроводная, а внизу: «Номер дома не установлен». Это было написано специально, чтобы конфликтов не было, потому что люди не освобождали занятые дома немцев, — рассказывает Элла.

Многие родственники Эллы позже уехали в Германию, но сама она не захотела переезжать. Элла бывала в Германии в 1980-х годах с мамой. Ей понравилось гулять по немецким улицам, заходить в магазинчики и кафе, говорить по-немецки. Но остаться не захотела — ее детство прошло в Ивделе, сама она потом завела семью и окончательно закрепилась на Северном Урале. 

— Родственников много уехало. У меня сестра двоюродная из Тюменской области. Она окончила школу на отлично и три года поступала в медицинский институт, сдавала экзамены на пять. Но ей подчеркивали красными чернилами национальность. Преподаватель тогда сказал, что ей не пробиться, нужно идти на фельдшерский. Она пошла, окончила, поступила в институт. Потом работала в Сибири, а позже уехала в Германию. Сейчас что-то не могу до нее дозвониться, телефон не отвечает. Она постарше меня, может быть, ее уже и нет. Многие уехали в Германию. Но я считаю, напрасно. У нас в семье не было разговоров о том, что я уеду. Мы так себя чувствовали. Вроде мы тут и родились.

В дорогу с собой женщина дает нам помидоры, которые вырастила на даче. Впереди ждет встреча со следующей героиней — Лилией Гис, дочерью Теодора Гиса, с чьих воспоминаний мы начали этот текст.

Сегодня русская, а завтра немка

По пути к Лилии решаем проехаться по заброшенным предприятиям, которые в Ивделе когда-то были градообразующими. На территории бывшей ИК-55 сохранилась половина здания администрации, мечеть и церковь с небольшой часовней рядом, тренировочный полигон для стрельбы и несколько зданий, где жили заключенные. Атмосфера гнетущая, но завораживающая.

Руины закрывшейся колонии ИК-55

Следующий на нашем пути — гидролизный завод. Он открылся в 1960 году, а закрылся в 2000-е. Здесь изготавливали этиловый спирт и кормовые дрожжи. Постепенно завод начал сокращать сотрудников, а рабочие требовали выплаты зарплат и устраивали голодовки. В 2005 году за невыплату зарплат арестовали директора Наталью Малыхину, а завод обанкротился.

Сейчас от одного из самых больших предприятий города ничего не осталось, кроме нескольких зданий, которые еще не успели снести. По ним прыгают дети, а некоторые местные пытаются разрушать бетонные стенки в поисках арматуры. То же самое произошло с Лесозаводом и кирпичным заводом, которые так активно развивались с помощью заключенных и вольных людей в прошлом веке.

Руины гидролизного завода в Ивделе, где изготавливали этиловый спирт

Лилия Гис встречает нас в своей квартире. Она сразу достает распечатки и рукописи с воспоминаниями своего отца Теодора, которые перевел Владимир Вербец.

Воспоминания Теодора Гиса о пересылке на немецком языке

Лилия родилась в 1952 году в смешанной семье, где родители между собой говорили по-русски. Ее мама, раскулаченная Софья Корзун, была из Беларуси, а отец Теодор Гис с Поволжья, из деревни Вальтер. С ними также жила сестра Теодора Маруся (Марихен), с которой отец общался по-немецки.

Теодор застал мобилизацию, когда еще не был знаком с Софьей. В родной деревне до войны у него была другая семья, от первой жены Марты родился сын Бертхольд. Когда началась мобилизация, его разлучили с женой и сыном — они гостили в другом городе у родителей и не попали в один поезд с Теодором.

— Их вечером в школу или в клуб согнали, сейчас точно не могу сказать. Разрешили взять маленькие узелки. А утром-то коровы, вся живность-то как начали орать, потому что их же доить и кормить надо. И когда их уводили, животные весь день орали. Тетя Маруся рассказывала, что это вообще кошмар был. Это, по-моему, самое страшное. Они не знают, куда их ведут, а животные орут. Жуть, как она рассказывала, я ревела, — пересказывает Лилия то, что слышала о переселении от тети Маруси.

Лилия Гис

Теодор настаивал, чтобы его переселили вместе с женой и сыном, но их отправили в ссылку отдельно, его к семье не пустили и чуть не арестовали. Во время переселения Бертхольд умер. Марта впоследствии вышла замуж за другого. Теодор с Марусей сначала оказались в Сибири, потом их тоже разлучили — Теодора отправили в Ивдель.

На новом месте ему сильно помогло знание русского языка. Он мог выступать переводчиком между трудармейцами и начальством лагерных пунктов, поэтому его назначили инженером по технике безопасности.

— Прочитал инструкцию да пошел, показал, как делать, как лес рубить, куда вставать. Он по всем лагпунктам проверял, как рубят лес, всю технику безопасности. А штаб был в Ивделе. Он в него приезжал и отчитывался, — говорит Лилия.

Однажды начальство лагеря спросило у Теодора, знает ли он некоего Якова Гиса. Оказалось, что его братья Яков и Фридрих тоже оказались в Ивделе, их отправили работать на Лесозавод. Фридрих отказывался работать — получил ранение на фронте, с которого его отправили сразу в трудармию, и просил сначала вылечить его.

— Отец тогда достал для братьев бушлаты. Зима была, холодно, — пересказывает наша собеседница то, что знает от родных.  

В Ивделе Теодору выделили квартиру, где он жил, пока находился в городе. В том же одноэтажном доме квартиру снимала Софья, его будущая жена. В 1948 году они сошлись, в 1949 у них родился сын, а в 1952 — Лилия.

Семья Гисов в Ивделе

После войны, когда немцам разрешили воссоединиться с семьями, к Теодору переехала сестра Маруся. Даже после второй женитьбы брата она оставалась главной по дому — следила за детьми и хозяйством. Иногда мама Лилии даже ревновала дочь к тете.

Маруся была католичкой, не утратила веру и, как могла, сохраняла немецкие обычаи и праздники.

— Тетя Маруся всегда говорила, когда наступало Рождество, старалась что-нибудь испечь, динекухе и ревелькухе (немецкие пироги — прим. ред). Но мы не праздновали. Кто знает, кто-нибудь донесет и аукнется. Немцы боялись лишний шаг сделать в сторону, лишнее слово сказать. Русских арестовывали черт знает за что, а немцев-то и подавно. Поэтому отец всегда был сдержан и никогда, как говорится, язык не распускал, — говорит женщина.

Новый год в семье Гисов

Пасху в семье праздновали православную. Лилия вспоминает, что из-за смешения русского и немецкого в быту родители любили шутить, что один день она была русская, а другой немка.

— «Лиль, ты сегодня кто?» — спрашивали меня. Я говорила: «Русская». «А завтра?» Я отвечала: «Немка», — вспоминает Лилия.

В отличие от других наших героинь, в школе Лилия почти не сталкивалась с неприятием или травлей. В ее классе половина детей были немцы, и к тому же ее отец преподавал в этой же школе.

— Мне по блату оценки ставили, потому что папа учитель. Было такое в пятом классе. Любимой подруге четыре поставили, а мне пять. А сталкивалась я с соседями. У нас сосед был дядя Коля Рязанов. Любитель выпить. И вот он и фашистами, и как только не называл. Мы чуть милицию не вызывали, — вспоминает Лилия.

Большинство родственников женщины в 1990-е переехали в Германию, но сама она переезжать не захотела. Тогда Лилия работала в колонии, где преподавала заключенным, и уже прочно обосновалась в Ивделе.

— Мне здесь хорошо. Ивдельское болото засосало. Что там делать в Германии? Куда ни едь, все равно там, где нас нет, лучше. А дома лучше всего. Не хотела я, — говорит женщина.

Кабанье царство 

«Документы нашего прошлого уничтожены, караульные вышки спилены, бараки сровнены с землей, ржавая колючая проволока смотана и увезена куда-то в другое место. На развалинах Серпантинки процвел иван-чай — цветок пожара, забвения, враг архивов и человеческой памяти. Были ли мы? Отвечаю: „Были“ — со всей выразительностью протокола, ответственностью, отчетливостью документа», — писал Варлам Шаламов в рассказе «Перчатка».

Забывает что-то и меняется не только человек, но и пространство. Так и сегодня одна из самых главных репрессивных машин сталинской эпохи под названием Ивдельлаг почти исчезла с ландшафта Северного Урала. Если не знать, что здесь когда-то был лагерный пункт, то невозможно заметить сваи от мостов, по которым заключенные перевозили древесину. Невозможно догадаться, что тропинка в густом лесу когда-то была железной дорогой, по которой вагоны через блокпосты проезжали прямо на территорию лагеря за древесиной.

Сваи от мостов, по которым заключенные перевозили древесину

Переправа через реку. Фото из архива Владимира Вербеца, год съемки неизвестен

И невозможно представить, что когда-то здесь отбывали наказание 23,5 тысячи человек. Были среди них и обычные преступники. Но сколько их, столько и политзеков, вспоминал в своих записях Теодор Гис. Только среди переселенных в Ивдель трудармейцев в 1942 году погибли 1387 человек. Отсюда происходит ивдельская легенда, что под каждой шпалой железной дороги до Серова, которую строили трудармейцы, похоронен немец.

Отмахиваясь от роя агрессивных северных комаров (наша поездка состоялась в начале осени), мы заходим все глубже на территорию лагеря в поселке Палкино. Нас сопровождает ивдельчанин Сергей Козин, он еще ребенком изучал тропы бывшей зоны. Иногда он находит там артефакты тех лет. Например, подковы, инструменты, но главная находка — буржуйка с завода имени Кагановича 1937 года выпуска.

Сергей Козин показывает, что осталось от Ивдельлага

Козин часто останавливает нас по пути, достает распечатки с фотографиями. Показывает на места, где когда-то стояло здание администрации или вышки. Все, что нам остается — пытаться вообразить, что в том месте, где уже выросли деревья, когда-то существовал человек. 

Чем дальше идем, тем меньше становится леса, и он постепенно сменяется болотами. Среди них можно найти сохранившееся сооружение, напоминающие колодец. Оно сделано из лиственницы, поэтому до сих пор не сгнило. Кроме этого сооружения Сергей показывает на что-то, напоминающее погреб, его стены и потолок тоже сделаны из древесины. По сути, это все, что сохранилось от лагеря.

Деревянный колодец — все, что к настоящему моменту сохранилось от построек Ивдельлага в глубоком лесу

Природа вернула себе это место. Что не разрушили, она поглотила и замаскировала. Теперь владельцы этой земли кабаны. Пока мы сквозь лагерь идем в сторону реки Лозьвы, под ноги то и дело попадается вспаханная кабаньими клыками земля.

У Лозьвы наше внимание привлекают топляки — затонувшие когда-то при сплаве бревна и поленья. Дно практически покрыто ими. Выглядит масштабно. Пожалуй, это последнее на нашем пути место, где память пространства еще хранит в себе деятельность человека.

Дно покрывают топляки

Построение трудармейцев в Ивдельлаге. Фото из архива Владимира Вербеца, год съемки неизвестен

Для сохранения памяти нужны акторы, которые будут самостоятельно работать с историей и передавать ее другим поколениям, объясняет аспирантка исторического факультета Европейского университета Дарья Успенская. Необязательно, чтобы сохранялось само место, где происходили события. В первую очередь нужны люди, организации, сообщества. Без них память может просто исчезнуть. Какое-то время она остается коммуникативной — передается от человека к человеку из поколения в поколение, а затем переходит в культурную — воспоминания застывают в записях диктофона, экспонатах музеев, книгах и фильмах.

Одними из последних хранителей семейной памяти в Ивделе оказались наши проводники Владимир Конишевский и Валя Ануфриева. Они общаются с журналистами, показывают места, которые связаны с немцами, и знакомят с людьми, которые застали переселение. Под конец нашей поездки Владимир отвозит нас в район Берлин, где когда-то селились немцы и родился он сам. Мужчина показывает на остатки фундамента своего дома, шутя: «Посмотрите, может, там сохранились мои детские игрушки!»

Наш проводник Владимир Конишевский

Раньше именно с Берлина, который был немецким гетто, начиналась зона. От жилых домов и до лагеря был проведен рукав, по которому немцы могли идти работать на лесозаготовках. Теперь он, как и лагерь, частично разрушен и порос густым бурьяном.

Так прошлое зарастает бурьяном

До сих пор о переселении немцев напоминают их многочисленные могилы на местном кладбище. Родственники Вали и Владимира похоронены здесь же. Немецкие могилы выделяются тем, что памятники повернуты в другую сторону: надгробия стоят у головы, а не в ногах, как у православных.

О переселении немцев напоминают их могилы на местном кладбище

Память о репрессиях в Ивдельлаге в какой-то мере сегодня пытается сохранить и Ивдельский краеведческий музей. Хотя сам он расположен вдали от бывшего лагеря, в его экспозиции используются решетки из Ивдельлага. Впрочем, сегодня у государственных акторов памяти есть особые приоритеты, что чтить больше, а что меньше.

В ивдельском муниципальном музее эти приоритеты диктует реальность современной России. Рядом с экспозицией о репрессиях недавно появилась новая выставка о современной войне в Украине. Ее сделали сотрудники музея, чтобы, как они говорят, «поддержать ребят».

Один из стендов музейной экспозиции разделен на две части. На одной висят цветные фотографии ушедших на войну жителей города, а на другой — черно-белые фото погибших. Во время нашего посещения стенд еще не успели обновить. Внизу лежали несколько новых черно-белых кадров, их цветные копии со стенда «живых» снять еще не успели.