В 2022 году в Свердловской области стали больше выпивать, а число алкоголиков выросло вдвое. Объемы потребления алкоголя в нашем регионе значительно выше, чем в среднем по России. Часто зависимость от алкоголя возникает у амбициозных, успешных творческих людей. Многие из них боятся в этом признаться и начать лечиться. Но екатеринбургский писатель и поэт Руслан Комадей решил поступить иначе.
Каково это — оказаться в состоянии Венички Ерофеева из поэмы «Москва-Петушки», можно ли навсегда выкарабкаться из состояния затуманенного алкоголем сознания и как пытаются излечить тех, кто понял, что не может справиться с зависимостью самостоятельно, Руслан рассказывает в своем очерке о наркологической клинике.
Дисклеймер: помимо алкоголя ниже упоминаются прочие наркотические вещества. Наркотики — зло, никогда не пробуйте и не употребляйте их.
Руслан Комадей. Фото: ГЦСИ Екатеринбург / «ВКонтакте»— Когда я первый раз пришел домой пьяный в 15 лет, бабушка разрыдалась: она презирала алкоголь и наркотики, в отличие от моих покойных уже тогда отца, матери и мачехи.
Я же, становясь алкоголиком с того возраста, боялся только наркотиков, это успокаивало начинающийся алкоголизм. С пьянством я только играюсь и познаю мир: сначала с панк-друзьями, выпивая все дешевое, потом с поэтами старше меня на 30–40 лет, от которых я тогда узнал, что бывают месячные запои, залповое опохмеление одним стаканом пива, когда кровь мгновенно заполняет алкоголь, стабилизируя абстинентный синдром, и улавливание состояний, в которых возможно писать.
Долгое время это меня и привлекало: бодун как чудо, когда мозг работает сбивчиво, может выдавать неожиданное, только отлавливай, если силы есть. Но я не заметил, как это кончилось.
Потом алкоголь стал привычен: регулярно после стресса и работы, инерция и усталость. Предпоследние отношения закончились из-за домашнего насилия по пьяни с моей стороны. В последних он был на периферии из-за страха повторения, но нависал, как опасность. После того, как жена все равно ушла, почувствовав себя чужой, алкоголь стал мне постоянным спутником в одиноких пьянках.
К январю я решил учиться совмещать пьянство, одиночество и обилие интересных проектов в интенсивном ритме. Получилось только три месяца подряд, на четвертый я понял, что выдохся и больше не соответствую себе. Дедлайны, планы — отдельно, я с запоями — отдельно, дела как-то делаются, но так, фоново, осознание себя осталось где-то вдалеке.
В один из свободных от пьянства дней решил дойти до наркологички по месту жительства. Там потребовали прописку. Я сказал, что ее сложно добыть в Москве, а они: тогда поезжайте к себе на малую родину. Я сказал, что легче спиться, но тем не менее поехал в Екатеринбург по месту штампа в паспорте. С третьей попытки нашел наркологическое отделение. Прошел долгую консультацию у нарколога, пытавшейся определить степень зависимости, длительность запойных циклов и алкотриггеров. Когда она узнала, откуда я освоил советские методики запоя, то грустно покивала головой.
Вариантов лечиться было много: и просто блокировка препаратом, и двухнедельное восстановление организма, потом блокировка, и полугодовой рехаб за городом, и короткий, но интенсивный рехаб в комфортных апартаментах. Я выбрал самый дешевый вариант и пообещал прийти через неделю.
За эту неделю я отлично разогнался и к концу выпивал уже по три бутылки вина за день на двоих вперемешку с пивом или 0,7 водки со множеством пива.
Сознание оставалось работать, а организм как будто присмирел. Попасть вовремя в стационар тоже удалось не сразу: в первый день опоздал совсем и продолжил пить, во второй день опоздал чуть-чуть и продолжил пить, в третий день попал.
Иллюстрация: ShevorotСамое занудное — обыски в предбаннике стационара перед подъемом в палаты. Большой список ограничений, ведь наркотики можно пронести в любой полости. Бананы и мандарины пришлось оставить и раздать другим ожидающим.
Поднимался с еще одним алкоголиком, высушенным мужчиной чуть старше меня, и наркоманом в легком умате и с бородой. Становишься на регистрацию: очередь тихая, все еще не переглядываются, не знакомятся, просто ждут, опухают изнутри. Сразу после оформления процедуры для интоксикации.
Интенсивная терапия только первые три дня, в это время капельницы и самые большие дозы таблеток, ходишь по стеночке. Чем сильнее была интоксикация, тем сильнее мажет, организм ничего не понимает: химическое вытряхивание алкоголя дается ему как закономерная катастрофа — оказываешься под завалами собственного тела. Сознание слегка рассеивается только когда вытаскивают на обед, остальное время тебя нет во времени. Хотя потом проверяешь переписки: и здоровался, и по работе отвечал, и встречи на будущее назначал.
Иллюстрация: ShevorotНикого из друзей, кто приносил передачки, я не запомнил, зато потом обнаружил фрукты, зубную пасту, полотенце и книги для работы. Ноутбук с собой мне не дали, хотя я очень просил, объясняясь писателем. Бумаги на виду нет, поэтому обыскивал местные книги на предмет пустых форзацев, собирал коллекцию пустых разноформатных бумажек. В последний день интенсивной терапии у меня был дедлайн по статье. Писал ее на этих бумажках, считал знаки вручную, перебивал в телеграм, отправлял другу, чтобы смонтировал текст и отправил обратно, после выслал редактору. И так по кругу.
Когда я пришел в себя, начал оглядываться и здороваться только так: ты по алкашке или наркоте? Ко второму дню в сознании довольно просто понимаешь разницу, но все равно спрашиваешь, это как-то сближает. Лицо алкоголика равномерное красное, уставшее, трясутся только руки и глаз не видно. А наркоманы разные, их лица разглаженее, белее, но и трясти их может в самых разных местах.
Мои первые соседи — веселые мультинаркоманы: любят и героин, и мефедрон, живут в соседних дворах, любят рассказывать, как притягиваются друг к другу на улице, когда видят издалека, чтобы вместе легче добывать. Но соседи здесь меняются быстро. Как только их откачают, они спешат рассвободиться, чтобы либо сразу вернуться к дозе, либо посмотреть: а что еще осталось в жизни?
Один, совсем молодой, глубоко сидел на солях: он приходил в себя долго, дня четыре. Трясся и пытался увернуться. Провел два дня на вязках в соседней от нас палате. Ночью звал близких по очереди: сначала маму, потом папу, потом доходил до родственников и возлюбленных. Бился о смежную со мной стенку. Моему отсыпающемуся соседу это надоело, он зашел к солевому и передвинул кровать в центр комнаты. Потом было приятно поговорить, когда у него прояснился взгляд и появилась длительная речь. Ему просто нравилось болтать с людьми о чем угодно.
Иллюстрация: ShevorotМногие коллеги по палатам говорили, смотря в окна: «Настоящие алкоголики и наркоманы продолжают бухать и колоться на улицах, даже не догадываясь, что можно сделать что-то еще, например, полечиться».
И алкоголики, и наркоманы веселы: с удовольствием рассказывают и про закладки, и про походы в «КБ», и как бегали от ментов... Эпизод в больнице часто выглядит только эпизодом, выпадением из обыденности, а не переходом в новое состояние. Как будто чем дольше лежите вместе, тем веселее. Безжизненные привычки где-то далеко, а здесь вы на чиле, как бы спрятались, и вас не найти. Но были и те, кто оставался подавлен время от времени.
Вот инвалид чеченской войны и наркоман до 40. Говорит, что о войне рассказывает по настроению, а эта война никому не нужна, хотя мы в ней обязательно победим, потому что там уже не воюют украинцы, а у нас супероружие.
Вот дедушка-историк говорит: «Удивительно, как мало удается употреблять водки в удовольствие, зато сколько потом требуется времени на восстановление. Несправедливость». По утрам его пучит, и он, не доходя до туалета, оставляет следы на кафеле, потом долго и деликатно объясняет, как он это убирал и чистил белье, чтобы уверить соседей, что старается. Днем в курилке рассказывает, что исследовал, когда работал в университете, культурные слои Великого Новгорода, где перетирают слоями куб за кубом козьи какашки, чтобы грамоты берестяные найти. Какая-то странная рифма с утром, другие пациенты уныло рассасываются из курилки от таких разговоров.
Вот девушка-наркоманка, не привыкшая ничем себя занимать, кроме дозы. Теперь ей одиноко, она в сознании, на третий день плачет, что ей нечем заняться. Ее поддерживает только солевой наркоман.
Вот мать и дочь. Родственная связь, обросшая наркоманией. Помогали друг другу по вене, а теперь с нежностью смотрят, с какой скоростью кто приходит в себя.
Вот токарь-инвалид без половины руки жалуется: на работу его зовут редко, а в «Красное и Белое» всегда можно попасть.
Вот статный мужчина-метадонщик, предпочитающий ночевать в рекреации, где только на сдвижении двух диванов ему хватает места. К нему все тянутся играть в карты и пить чай или чифир (его не запрещают). Ему нравится занимать много места и окружать себя другими. Он вполне живой и вразумительный, но устал от своего 25-летнего метадонового стажа. Это вроде и мудрость, а вроде и не дает ничего, кроме царствования в рекреации.
Иллюстрация: ShevorotРаньше я не связывал алкоголь и наркотики с одиночеством, а сейчас вижу — для большинства из нас это и есть близкие друзья, собеседники, для кого-то даже семья. Вот и получается парадокс: семья смерти, которая не продолжает род, а уводит тебя как можно дальше — дружить со все ухудшающейся и сморщивающейся частью себя.
Но время в наркологичке — это такой клин в сморщивании, временное зависание. Поэтому все ритуалы расписания особенно ценны. Утром, днем и два раза вечером мы стоим в очередях за таблетками и за едой, они идут друг за дружкой, они опираются друг на друга. Еды дают ровно столько, сколько можешь съесть, отвратительность или приятность еды тоже уравновешена: два раза за все время вареные яйца, два раза сырные прямоугольнички в треть кусков хлеба. У стола для посуды строго смотрят, чтобы никто ничего не выносил. Вилок, конечно, нет. Всем нравится привыкать друг к другу и садиться с теми, с кем кушал раньше. Но и новичков не отталкивают.
Вообще в больнице почти нет отчуждения, оно как будто остается снаружи: все делятся подробностями жизни, предметами гигиены, быта, никто не уходит в себя с момента, как приходит в себя. Больница становится местом перехода, почти чистилищем, откуда можно либо обратно, либо в новое. Из соседней палаты мужчина гордится тем, как часто и по-разному лежал и кодировался, держался и срывался, препараты действовали и не действовали. В каком-то смысле они лучшие друзья с алкоголем: они с ним знают друг о друге почти все, это убивающая дружба на всех уровнях — от химического до социального.
Иллюстрация: ShevorotКонечно, мой опыт легковеснее большинства других, и я надеюсь, что он не повторится. Хотя соседи-алкоголики только посмеивались над моей уверенностью, что больше не попаду сюда. Некоторые и вовсе принимали за шарлатана, мол, слишком ясное лицо, а я долго объяснял им свое пьянство через уныние и ЗОЖ в остальное от алкоголя время, они неохотно смолкали с вопросами, полуповерив.
В больнице я пытался оставаться социальным и внутри, и вне, придумывая и инициируя проекты. Например, в полусознании написал заявку в школу диджитал-активистов и попал туда. Долго упрашивал медсестер впустить меня в пустующую палату прослушать первое занятие по зуму. Уговорил, но они намекнули, что теперь надо будет сделать услугу за услугу. Рассказали, что потеряли чей-то анализ мочи, попросили заменить своим новым, я — руки в карманы, чтобы казаться на расслабоне, сходил туда и обратно до туалета, подменил анализы.
А с утра попросили другое: включи-ка во всех палатах аппараты для кварцевания до завтрака. Так я исходил все палаты, узнал, кто как насколько тяжело спит и копит силы. Сон и здесь, и снаружи — главное лечение. А самое волшебное — это смотреть, как после терапии и сна распрямляются черты лица. У меня, например, снова белки и синева глаз, у алкоголика с наколками появился взгляд и подобие ухмылки, а у испуганной женщины — какая-то строгость и внимательность в морщинах.
Иллюстрация: ShevorotПосле того как отлежал 8 дней, стал проситься наружу: зачем лежать больше, если терапия уже слишком неинтенсивная, а жизнь за пределами требует более активного включения? Несколько дней на обходах врачи меня отговаривали и переносили выписку, один раз даже укорили за неблагодарность, потом отозвались на мою настойчивость и назначили дату химической блокировки одновременно с выходом из больницы.
В назначенное утро я и еще один алкоголик собрались у лечащего врача, где она подробно рассказала, как работает блокировка «Торпеда». Я предпочел поверить ей, пусть и звучит все слишком складно, будто не химия вовсе, а полезное волшебство. В научных журналах тоже читал подтверждения эффективности такого лечения.
Суть в следующем: обильная доза препарата на основе дисульфирама загоняется в вену, а дальше он распределяется по кровяным узлам и остается там. При попадании алкоголя в кровь происходит бурная реакция, которая в зависимости от особенностей организма нарушает жизненно важные процессы. Самое простое: аллергические реакции, повышение температуры, у кого-то инсульты и онемения конечностей. Действует препарат около года, а дальше, как повезет или как решит прокапавшийся. Многие, говорят, любят не пить годами после процедуры, но заполнять себя регулярно этой «Торпедой», чтобы антидот был всегда при себе. Мне же это видится каким-то обратным алкоголизмом.
Меня ведут в процедурную, я неудобно ложусь, а лечащий врач спрашивает: «Что еще хочешь знать о лечении алкоголизма?» Когда со второго раза удается вогнать весь препарат в вену, я расспрашиваю, почему так много людей скептически относятся к блокировке, врач отвечает, что встречает только тех, кто верит в нее. Узнаю, почему не придумали метода лучше этого, а она, что эффективнее всего действует комплексный подход: блокировка + перестройка жизни и заполнение пустого от алкоголя места чем-то созидательным + психологическая поддержка.
Вена сильно болит, а голова кружится. Брожу и медленно одной разжатой рукой собираю вещи. Мне выдают справку, я разгибаю левую руку и кажется, что вена орет от переедания тяжелым веществом: на коже большое бурое пятно.
Попрощался, не думая о «навсегда», и спустился к охраннику за вещами. Забрал рюкзак, запрещенное, даже фрукты меня дождались. Мои бананы и мандарины протянули почти две недели, по пути в квартиру я съел и то, и другое.
Сегодня я не пью 110 дней, но знаю, что если и дальше продолжу считать, то получится: а сколько дней я бы хотел пить? Но я так больше не хочу.
It`s My City