«За 40 дней из семьи превратились во врагов»

Помимо «спецоперации» в Украине идет и информационная война. По обе стороны оказываются близкие: родители, супруги, дети. Не говорить о событиях даже в семейном кругу стало просто невозможно. Так многие и обнаружили, что близкие не разделяют их мнение на происходящее, а иногда выплескивают эмоции и агрессию на родных. 

Мы спросили читателей It’s My City об их отношениях с родными, которые повторяют фразы про нацистов и освобождение Донбасса. Внутри — не только истории разрушившихся семей, но и опыт принятия близких. 

Артур Джон Элсли «Идем на поправку»

Ангелина, Екатеринбург. Почти перестала общаться с дочерью:

— Моя 30-летняя дочь говорит, что она против *это слово нельзя называть*, но по классике повторяет фразы «денацификация», «милитаризация», «где ты была 8 лет?» и прочее. Она считает, что нельзя быть против своего правительства, что сейчас нужно всем сплотиться и помогать «нашей стране». Дочь не понимает, что это не наша страна, не понимает, что власть захватили. 

Она не читает каналы в Telegram, сидит только в чатах для мамочек и получает всю информацию оттуда. Мне кажется, что на дочь сильно влияет ее муж. У меня есть подозрение, что он из русских националистов: ненавидит всех «понаехавших» и несколько раз говорил, что не видит, чем опасна нынешняя власть. Его терминология взята прямо с картины Васи Ложкина «Прекрасная Россия». Ну и конечно, у них в каждой комнате по огроменному телевизору — всего четыре.

Фрагмент картины Васи Ложкина «Прекрасная Россия»

Кажется, что он такой же человек, как и большинство: есть возможность украсть, нужно украсть. При этом он хороший муж и отец. Скоро будет 8 лет, как они женаты, есть две девочки. Дома он, конечно, просто золото. Но как же так получилось, что он такой расчеловеченный?

Сейчас с дочкой мы снизили общение до минимума. Она перестала мне отвечать, но до сих пор присылает фото моих внучек. К ним я уже не езжу из-за мужа.

Все время думаю, где был тот момент, когда я упустила дочь и как это произошло. Как это было возможно? А главное, что я переехала из другого города в Екатеринбург, чтобы быть ближе к дочке и внучкам. Бросила там и хорошую работу, и жилье. Тут я получаю гораздо меньше и живу на съемной квартире, мне тут некомфортно.

С 24 числа я в непрекращающемся шоке. На нервной почве у меня гипертония и гастрит. Не могу просто взять и забыть происходящее. Еще я переживаю за будущее своих внучек. Старшая хочет стать программистом, и я надеюсь, что мир к тому моменту будет другим.

Фрагмент картины Виктора Васнецова «Иван-царевич на Сером Волке»

Светлана, Тульская область. Не разговаривает с мужем неделю из-за разных взглядов:

— Муж по характеру молчаливый, в первые дни он совсем молчал об этом, я даже не подозревала, что в его голове. Телевизор не смотрю несколько лет, а он смотрит «Россию 24» по полчаса с утра и вечером под еду. Остальное время он на работе, и мне даже не приходило в голову, что это его так опропаг****** (промоет мозги — ред.)

В первый раз мы поспорили, что такое спецоперация, а что такое война. Он как заведенный говорил, что наших обижают нацисты. Я пыталась донести ему другую информацию, не телевизионную. Он сказал, что у меня своя позиция, а у него — своя. Сказал «заткнуться». Во второй раз дело почти дошло до драки. Примерно то же самое сказал, но очень агрессивно — весь трясся от злости.

Кинулся со словами: «Если еще раз слово скажешь». Такое было в первый раз, мы с ним 23 года прожили, все это время он не бил, любил, все было нормально. От этого вдвойне больно. 

В последний раз мы поругались неделю назад и все еще не разговариваем. В момент ссоры я просто заплакала от осознания — как дальше жить? Как дальше жить с человеком, который говорит, что Украина — «херня, а не государство», и мы всех присоединили и присоединим. Для меня это настоящий нацизм. Хоть с мужем разводись, а как детей делить?

У нас четыре сына. Старшему 25, уже отслужил. Второй, 20-летний, доучивается и скоро в армию. Ему настойчиво звонили из военкомата, он даже не посоветовался и пошел. Там сказали, что его заберут до 15 июля. У меня нет денег его откупать. Очень боюсь. Трупом под танк лягу, чтобы сына не повезли на Украину. У меня лишних детей нет, все любимые. 

С 14-летним сыном боюсь говорить об этом, но спрашиваю, собирают ли по теме какие-то специальные классы или занятия, потому что у нас такая классная руководительница, что обязательно проведет. Пускать я туда его не буду. Самому маленькому, пятилетнему, в детском саду рассказывают про Украину. Недавно он сказал: «Ну когда же Америка перестанет на нас нападать?» Пятилетний! 

Я говорю ему: «Сынок, это не Америка нападает, а мы. Ведем *это слово нельзя называть*». Он спросил, а кто в этом виноват, я говорю: «П***н». Он начал закрывать мне ладошками рот, говорит: «Так нельзя говорить!» 

Теперь мне страшно что-то объяснять ему, вдруг потом в детском саду еще ляпнет, а сейчас уже просят писать доносы на всех.  

Еще до *это слово нельзя называть* я мечтала об эмиграции в Австралию, там есть программа по приему сельскохозяйственных рабочих. Тут мне душно и страшно. Но такой переезд не по нашим возможностям, сколько будут стоить только загранпаспорта на всех... Мы живем от зарплаты до зарплаты, я работаю на двух работах. Сейчас у меня едет крыша от количества Z в городе, и чем дальше, тем больше. Я очень завидую тем, кто уехал. А муж тут сказал: «Ну и уматывай в свою Америку».

Я не понимаю, как во всем этом жить, еще и муж, который не разделяет моих взглядов... Мне страшно от того, что будет дальше. И страшно от того, что придется с ним как-то мириться. Мы все-таки семья. Больно, что это родной человек. Сейчас я верю, что гражданская война возможна, причем агрессия идет от тех, кто лепит Z на машину, а нам придется отбиваться. Даже у меня сейчас, по сути, гражданская война с мужем. Возможно, подожду немного, когда совсем ничего не будет из товаров, и обменяю телевизор мужа на тушенку. 

Николай Ге. «Петр I Допрашивает Царевича Алексея В Петергофе»

Герман (имя изменено), Казахстан. Принял противоположные взгляды отца:

— Я родился в Харькове, потом в мои 14 мы всей семьей уехали в Германию. Вся моя семья до сих пор живет там, а я в 16 лет уехал учиться в Москву, в религиозное еврейское заведение, потом женился в Одессе. В 2015 году мы переехали в Казахстан. Мы здесь даем возможность евреям быть частью своей традиции, я раввин.

Мой папа с самого начала принял сторону России. Он считает, что России угрожало НАТО, что в Украине полно нацистов и от них надо спасать людей, а самих нацистов — уничтожать. Про нацистов он говорил и в первые годы после Майдана, когда некоторые начали героизировать Бандеру, после просмотров факельных шествий и роликов про нападение на ветеранов с георгиевской лентой. Последний раз папа был в Харькове в 2017 году и лишь пару недель. Мы же постоянно ездим в Украину, в прошлом ноябре были в Одессе.

Я сразу сказал папе, что я не считаю его мнение правильным. Мы регулярно переписываемся на эту тему. Папа присылает мне отдельные пропагандистские статьи, видео с телеграм-каналов. Он смотрит российское телевидение, каналы на военную тематику в YouTube и читает провластные каналы в Telegram. Там действительно все очень красиво написано — слогом, который не оставляет сомнения.

Все время доказываю ему, что в Украине нет нацистов. Что по нескольким видео нельзя судить о целой стране в 40 миллионов человек. Когда недавно предложил ему посмотреть другие каналы с альтернативным взглядом, он отказался. Сказал, что все это пятая колонна и они намеренно искажают правду.  

На каком-то этапе я сказал папе, что, во-первых, мы не спорим, а дискутируем; а во-вторых, для меня жизнь человека — самое важное. И нет ни одной причины для гибели мирных жителей и разрушения жизней миллионов в нынешнем конфликте.

Вначале мне было трудно принять, что у близкого совершенно другой взгляд. Для меня абсолютно очевидно, кто прав, кто виноват. Потом я решил для себя, что мое противоположное мнение не должно «перебивать» все отношение к человеку. Мнение (какое бы оно ни было) не меняет того, что это мой папа. В этой реальности нужно уметь жить с тем, что есть. 

В конце концов, когда я стал религиозным, начал соблюдать кашрут (особые требования к еде), шаббат (раз в неделю мы не можем делать ряд вещей, например, пользоваться электричеством), мои родители приняли это. И они научились с этим жить.

Мы выстроили наше общение так, что при абсолютно разных мнениях о войне нормально общаемся на все остальные темы. Благодаря папиному взгляду я научился различать и разделять мнение человека о войне и наши отношения. И только противоположное мнение не заставляет перестать общаться с человеком.

Сложнее всего выстроить нормальные отношения внутри общины. Очень многие поддерживают *это слово нельзя называть* на Украине. Многие следят за российскими новостями и верят только им. Внутри синагоги мы решили сохранить нейтралитет. Любые разговоры о *это слово нельзя называть* мы пресекаем и говорим, что здесь синагога, сюда люди приходят для «выражения» своего еврейства. *Это слово нельзя называть* можно обсуждать в другом месте и в другой компании. 

Эудженио Дзампиги «Первый шаг»

Анастасия, Москва. Родители считают ее предателем России и поменяли замки в квартире:

— Когда началась *это слово нельзя называть*, мы с мужем выходили на протесты и высказывались против в соцсетях. Тогда мама позвонила и сказала: «Все закончится через пару дней, хохлы скоро все сдадут, и все будет хорошо». При этом моя мама наполовину украинка, а я на четверть. Папа тоже начал выдавать странные шутки. Родители мужа были настроены так же радикально.

Через пару дней, когда стало понятно, что все продлится долго, мы снова связались с родными. Люди с несколькими высшими образованиями, путешествовавшие по миру, владеющие другими языками просто одномоментно сошли с ума. 

Начались угрозы в стиле «мы вас лишим наследства», «сделаем все, чтобы вы пожили настоящей жизнью, а не вкушали результаты наших трудов». Далее шли вопросы, считаем ли мы их нашей семьей или нет.

Потом — угрозы, что если я опубликую что-то антивоенное на своей страничке, то меня вычислят, а мою мать или отца посадят. Я объясняла, что в уголовном праве закреплен принцип личной ответственности, поэтому если что — посадят меня. Объясняла маме, что война не бывает контролированной, продуманной и этичной, а всегда скатывается в ужас, мрак и кровь. Отклика и понимания я не нашла.

Я предложила маме подумать о будущем. Ей необходимы иностранные лекарства, которые в России скоро могут исчезнуть. Я предложила ей пару вариантов, в том числе задуматься о переезде из страны. Нас с супругом обвинили в том, что мы фашисты и готовы убивать детей, и не только на Донбассе. Муж тоже поговорил со своими родителями, вернулся с круглыми глазами. Родители запустили в него чашкой, тарелкой и выгнали из дома, назвав предателем Родины.

Мы решили уезжать в Азию, пока есть возможность. Родители заявили, что мы настоящие либералы, как Венедиктов. У них есть недвижимость в Москве. В одной квартире мы жили с мужем, сделали там под себя ремонт. Сейчас, когда мы уехали, нам сказали, что возвращаться больше некуда — дверные замки в квартире поменяли.

Мои родители никогда не были замечены за просмотром гостелевидения, и такое отключение логики на бытовом уровне меня просто шокирует. Сейчас я пытаюсь достучаться до своей мамы. Она только иногда отвечает на мои сообщения. Отец просто не общается. У мужа с родителями ситуация такая же.

В семье есть еще одно поколение — бабушки, выросшие на постулате «лишь бы не было войны». Моя бабушка 1947 года рождения — украинка по национальности с двумя высшими. Ее родители всю жизнь прожили в Чернигове. Сейчас она говорит, что Чернигов надо бомбить — там нацисты. Спросила ее — а кто она, ответ: «А я давно оттуда уехала, поэтому я не нацист». Чтобы нацистов не было нигде, нужно вернуть определенные страны в состав России, считает она.

Не знаю, как дальше с этим жить. Тот, кто тебе дорог, хочет крови. Сейчас у меня два ощущения — полной высосанности и потери семьи. Как будто разбивается стакан или зеркало, а осколки еще в полете замерли в воздухе. Все замерло. Больше нет родного человека, которому можно позвонить, а все детство и юность — большое предательство. За 40 дней мы прошли от состояния семьи до состояния врагов. А из-за того, что у нас с мужем произошло одновременно, мы как будто бы стали с ним братом и сестрой.

Адольф фон Беккер «Материнская радость». Источник: Wikimedia.org

Святослав, север России. Бывший военный из семьи военных:

— Я из семьи военных. Родители — пенсионеры, в этом году обоим по 62 года. Еще есть старший брат, ему будет 38. Из них 18 лет он служит. Мы живем в городе на Севере, где 60% людей — бюджетники. Я мечтал воевать с детства. Брат же в армии, какая еще мечта может сформироваться у маленького мальчика? Так и я стал военным. Мне 27, служу семь лет, из них шесть профессионально.

В семье взгляды радикально пророссийские: нельзя быть против Путина, против государства. Есть только один президент и другого быть не должно. У людей с радикальными взглядами отношение к человеку может поменяться только из-за другого мнения, какой бы хороший ни был человек. Я и сам раньше был таким. 

Меня изменили путешествия. Когда мне было 23, я в первый раз поехал в путешествие и увидел другую жизнь, других людей и как они живут. Стало интересно изучать это. Постоянная политика в голове стала сменяться. Появились увлечения: мотоциклы, рисование. Я продолжал знакомиться с интересными и необычными людьми. Картинка мира менялась, и в один момент я понял, что быть военным — это очень однобоко.

Сейчас я увольняюсь из армии. Для своих родителей я становлюсь трусом и предателем. Это их слова. Особенно из-за того, что ухожу во время такой ситуации в стране. «Складываю оружие, когда враг на пороге». Я для них дезертир. Я стал плохим сыном. Им не важны другие мои достижения или увлечения. Брат у меня еще радикальнее родителей.

Ситуацию в Украине я с ними не обсуждаю и не показываю им альтернативные новости. Не стараюсь переубедить. Это и раньше-то было взрывоопасно, а сейчас тем более. Отношения стали совсем натянутые. Грустно понимать, что сын для них должен быть с определенными политическими взглядами и родом деятельности.

Моя детская мечта воевать была настолько глубокая, что сейчас, смотря на какие-то видео, я понимаю, что не прочь бы. Но я почувствовал вкус жизни так сильно, что мне страшно прожить жизнь глупо. Я до сих пор военный, мне служить еще несколько месяцев: с военной службы увольняться не так, как с гражданской работы — много рапортов, документов и бесед. Моя специальность — не с автоматом бегать, поэтому если и успеют отправить на фронт, то только когда некому будет воевать.

Берта Моризо «Эжен Мане с дочерью в Буживале». Источник: ft.com

Ольга, Екатеринбург. Смогла переубедить папу в его мнении: 

— Папа всегда утверждал, что внутренняя политика России не очень хороша, но во внешней мы все делаем правильно. Когда начались события 24 февраля, моя старшая сестра сразу набросилась на папу с эмоциональными историями и картинками. Он, конечно же, пошел в оборону. Они разругались. Поэтому первую неделю я ничего с ним не обсуждала, потом решила понять, насколько наши взгляды могут совпадать.

Его позиция состояла в том, что на Украине есть нацисты, все оправдано, если не мы — то нас: «Кругом враги, а у нас все правильно». Не могу сказать, что он был совсем радикален, наверное, его взгляды были умеренно-одобрительными. Но он согласился, что происходящее — небольшой перебор. Я поняла, что могу с ним говорить и объяснять, как смотрю на события. Мы стали очень аккуратно, избегая драки, обсуждать вопросы. 

Было важно сделать так, чтобы у папы не возникало впечатление, будто ему хотят промыть мозги. Я избегала любых эмоциональных оценок, историй и роликов. Когда люди встречаются с чем-то эмоционально жутким, они только укрепляются в своих убеждениях, которые защищают от восприятия правды. Зачастую человек внутренне присоединяется к агрессору, исходя из банального страха стать жертвой.

Я сказала ему: «У нас разные политические взгляды, давай не убеждать друг друга, а порассуждаем с точки зрения логики. Ты говоришь, там нацисты, их уничтожат, а обычных людей трогать не будут. А как ты думаешь, среди обычных людей есть те, кто недоволен, что на их землю пришли россияне?»

Он: «Ну, есть».

Я: «А если обычные люди будут отстреливаться, как мы будем их отличать от нацистов?»

Он не нашел, что ответить. И все рассуждения были на таком уровне, говорили о самых маленьких вещах. Я проводила параллели между ЛДНР и Чечней, показывая, насколько по-разному расценивается похожая ситуация. Говорила, что если в Украине притесняют русских, то у нас зачастую притесняют азербайджанцев, узбеков и таджиков и не считают их за людей. Получается, любая среднеазиатская страна имеет право пойти на Россию войной с целью денацификации? Я никогда ему ничего не объясняла, а спрашивала, заставляя его искать ответы в сфере логики. 

Спустя две недели разговоров мы с папой совпадаем во мнении, что происходит страшная катастрофа и убивают мирных людей. У него все еще есть впечатление, что это «англичанка гадит», но при этом возникли вопросы в стиле «если Европа так хочет разрушить Россию, то почему Россия делает так много, чтобы себя разрушить?» Он все еще верит в нацистов, но теперь понимает, что их иное количество, не столько, как он изначально думал. Еще он переоценил прежние шаги внешней политики Россию, стал понимать, что этой страшной катастрофе что-то предшествовало. Что в стране все очень плохо и будет хуже. Папа все еще говорит о братских народах, но теперь считает, что нельзя было вмешиваться в дела другого государства. 

Пока у него не такая же картина мира, как у меня, но я вижу, что его восприятие значительно сблизилось с моим. Достигнутый результат меня устраивает. Теперь моя цель — помирить папу и старшую сестру.