Екатеринбурженка Ирина Васьковская работает в прокуратуре Свердловской области, а в свободное время пишет пьесы, которые ставят театры в России и за границей — в Польше и Сербии. К драматургии она пришла практически случайно в 25 лет, став ученицей Николая Коляды. Сейчас, когда в жизнь российского театра более явно вмешиваются силовые структуры, творческая и будничная стороны жизни Ирины начали соприкасаться. Хотя на себе драматург это пока не чувствует. It’s My City поговорил с ней о работе, писательстве, страхах и положении современного театра.
Ирина Васьковская. Фото: Арина Томашова / It's My City«Мечтала о карьере в юриспруденции, но, к счастью, быстро расслабилась»
— Я работаю в областной прокуратуре, в отделе, который обычно называют «административно-хозяйственный». Работаю я там давно, еще со времен учебы в нашей юридической академии. Конечно, в молодости, еще до поступления в театральный, я пыжилась, мечтала о карьере в юриспруденции, но, к счастью, быстро поняла, что вряд ли смогу это сделать и расслабилась.
Да, есть драматурги, которые зарабатывают на жизнь только драматургией и какими-то сопутствующими штуками. Они, думаю, способны структурировать свое время и выстроить четкое расписание и все успевать. К сожалению, я уже поняла, что мне на такое не хватит силы воли, по крайней мере, на этом этапе жизни. Мне нужно ясное расписание с внешним контролем: я должна знать, что в шесть утра мне нужно встать, поехать на работу и работать до шести вечера. Возможно, только так я пока могу усмирить свой внутренний хаос.
Прокуратура — это большая организация с кучей разных отделов и разными направлениями деятельности. Например, это поддержание гособвинения в судах.
Если бы я была прокурорским работником, то я бы не смогла брать заказы на инсценировки или пьесы: им запрещено заниматься любой оплачиваемой деятельностью, исключая преподавательскую, научную или творческую.
Пьесу написать я, конечно, могла бы, но вот заключить с театром договор на написание инсценировки уже нет.
Фото: Арина Томашова / It's My CityЗнакомство с театром
— Я всегда любила читать и писать сочинения. Помню, во втором классе учились во вторую смену. Все утро я читала, в обед вышла во двор и упала в обморок в скрюченной позе. Мама отвезла меня в больницу, приговаривая: «Надо твое чтение приводить в какие-то рамки». К счастью, она быстро про это забыла. А пьесы я читать не любила и не могла запомнить всех героев.
С театром я познакомилась уже во взрослом возрасте, когда переехала из поселка Махнево в Екатеринбург. Помню, кто-то из моих друзей узнал, что в «Коляда-театре» будет проходить вечерняя читка пьес. Мы пришли в подвал («Коляда-театр» первые годы находился в подвале Краеведческого музея — прим. ред.), актеры уселись на высокую декорацию. Я села сбоку и никого из них мне не было видно. Я все выглядывала и думала: «Ну, когда уже кто-нибудь выйдет? Когда будет действие?» Я просто не представляла себе, что такое «читка» и ждала обычного спектакля.
Через несколько лет друзья насильно купили мне билет в «Коляда-театр» на «Женитьбу». Вышла с него и сразу же купила билет на «Гамлета» — я поняла, что театр это круто. Так я начала ходить в «Коляда-театр» и стала читать Николая Владимировича в ЖЖ («Живой журнал» — блог-платформа, существующая с 1999 года).
Фото: Арина Томашова / It's My CityВ 2009 году Николай Коляда опубликовал пост в ЖЖ о мастер-классе с ним, для которого нужно написать пьесу. Также он перечислил четыре правила написания пьесы. Я думала, что написать пьесу это легко, у меня даже не было внутреннего препятствия или страха попробовать. Я смело написала и отправила. Потом я была поражена, что он прочитал ее и и отметил, как неплохую. Это был поворот в моей судьбе. Если бы не Николай Владимирович, то у меня бы в жизни ничего бы не было. Я горжусь собой, что тогда не испугалась.
«У меня был блокнот, куда я записывала высказывания Коляды»
— После этого Николай Владимирович пригласил меня учиться по специальности «драматургия» в ЕГТИ. У нас был семинар раз в неделю. Сокурсники приносили свои пьесы, он читал их и все говорили свое мнение.
Первый год было тяжко. Нормальные студенты, наверное, не боялись семинаров и знали, что пришли учиться и ошибки все равно неизбежны. Я же всегда боялась, что он мне что-нибудь скажет и моя самооценка сразу же рухнет.
Николай Владимирович никогда не был крокодилом, но если пьеса была нулевая, он начинал смеяться. Не всегда, конечно, но такое бывало.
Если натыкался на пафосные строки — начинал интонировать. Мог сказать что-то эмоциональное, но остроумное — у меня даже был блокнот, куда я записывала его высказывания. Когда слушаешь, как читают твою пьесу, ты как пристрастная сторона думаешь, что читают не так. Так что полезнее всего было слушать чужие пьесы и анализировать голос Николая Владимировича.
В 2012 году он поставил мою первую пьесу в «Коляда-театре», играли две крутейшие актрисы Ирина Ермолова и Любовь Кошелева. Я не пошла на спектакль, потому что испугалась. Сделала хитро: стояла в холле. Зрители заходили, рассаживались. А когда все зашли — я осталась холле, сидела там и слушала, смеются ли в зале люди. Потом мои друзья сказали мне, что я веду себя как младенец и должна пойти и посмотреть. Сходила и мне все равно было страшно.
Спектакль «Пролетая над гнездом кукушки» в Театре драмы по пьесе Ирины Васьковской. Фото: Арина Томашова / It's My CityЧестно, я до сих пор боюсь смотреть постановки по своим пьесам. Сижу и думаю: «Я знаю, что никому не нравится, я уверена что все сидят из милости, а на самом деле все хотят пойти домой». Самое страшное, когда из зала кто-нибудь собирается выйти — я думаю: «Ну, конечно, они же все сейчас уйдут».
Как-то ездила в Астрахань на лабораторию театра «Периферия», показывали спектакль «Девушки в любви» (постановка по пьесе Ирины Васьковской — прим. ред.). В театре был тесный зал с проходом в середине, на половине спектакля какой-то мужчина встает и выходит по этому проходу. Я думаю: «Ну все, ушел...» А потом он вернулся. После спектакля администраторы мне сказали, что этот человек выбежал из зала и спросил: «А где туалет? Я быстро, такой спектакль интересный!»
Мои пьесы ставили в театрах за границей. В Сербии поставили пьесу «Русская смерть», в польском городе Лодзь — пьесы «Март» и «Уроки сердца». Никакого отличия иностранных зрителей от русских я не заметила. Точно так же смотрят, реагируют, аплодируют. Конечно, я не могу понять, как мой текст звучит для них. Я знаю текст, но, думаю, при переводе он все равно меняется. Может быть, исчезают какие-то шутки, которые нельзя перевести, что-то еще изменяется.
«В текст ты можешь что-то скинуть и не обязательно негатив»
— В пьесе ты упорядочиваешь свои какие-то внутренние процессы, рефлексии. В текст ты можешь что-то скинуть и не обязательно негатив. Например, я себе уже не могу позволить бегать и орать от полноты жизни, а ты пишешь такое про подростков и как будто сам побегал. Иногда мои герои во мне так отзываются, что сами решают появиться.
Внезапное рождение точной реплики у персонажа пьесы — это всегда момент мелкого чуда, и я ему каждый раз радуюсь, как первокурсница. Можно сказать «персонаж сам заговорил», но это, наверное, звучит туманно-мистически. Я думаю, так начинает работать структура текста и структура персонажа: она разворачивается сама, а ты записываешь за ней. И одной из таких реплик я очень горжусь.
В нашей пьесе «Бог ездит на велосипеде» есть сцена, в которой мать подростка говорит, что ребенка окружают горы опасностей: закладки, соли, диатез, селфи на крыше небоскреба... Затем мать в отчаянии спрашивает отца: «И что нам делать?!» А отец вытирает лоб носовым платком и отвечает с безнадежностью: «Не знаю. Купи ему второй крестик, что ли...» Над этой репликой в зале всегда взрослые смеются, и я каждый раз ее жду.
«Кто-то увидел афишу со словом «Бог» и позвонил в театр»
— Когда спектакль «Бог ездит на велосипеде» шел в Челябинске, какой-то гражданин увидел афишу со словом «Бог». Он позвонил в театр и спросил: «А ничего что Бог в названии?» За этим ничего не последовало, но тогда я подумала, что даже за невинное, как мне кажется, название могут как-то наказать. Я уверена, что этот человек действовал из кажущихся ему хороших побуждений. Думал, что кого-то защищает. Если, конечно, не было скрытой мотивации.
Фото: Арина Томашова / It's My CityМне горько и больно от ситуации с Ринатом Ташимовым (в июле стало известно, что спектакль «Первый хлеб» театра «Современник» по одноименной пьесе ученика Коляды Рината Ташимова проверят на предмет оскорбления ветеранов и нецензурную лексику. В афише театра на октябрь спектакля уже нет — прим. ред.). Я восхищаюсь стойкостью Рината. Наверняка это все он пережил не без эмоциональных потерь.
Пьеса была опубликована давно, ее читки стопроцентно происходили ранее, но содержание пьесы не привлекало такого внимания, какое привлекло сейчас. Есть момент внезапности. Я, конечно, испытываю тревожные опасения на свой счет, но много про это не думаю. Стараюсь не думать.
«Самое ужасное в слове «пропаганда» — размытость»
— В СССР спектакли принимала специальная комиссия. Единственным допустимым творческим методом был соцреализм с системой своих принципов и методов. И спектакль должен был четко укладываться в эту систему.
Сейчас есть некие «сферы» или «группы», которые подлежат «защите». Например, дети. И есть слово «пропаганда», самое ужасное в нем — размытость. Ты не знаешь, что выстрелит.
Я думаю, театр вряд ли вернется к системе, которая действовала в СССР. По крайней мере, в виде какого-то обязательного условия для выпуска спектакля. Сейчас в государственном театре существует процедура «сдачи спектакля»: генеральный прогон перед премьерой для коллектива театра. Бывают и открытые сдачи, на которые могут попасть зрители. Но, конечно, это не то же самое, что показ для специальной комиссии, как было в СССР.
Если даже и представить существование какого-то специального надзорного органа для театров, то логичнее предположить, что в нем участвовало бы Министерство культуры. Думаю, появление усиленного контроля у меня бы не отбило желание писать пьесы. Но, возможно, повлияло бы каким-то образом. А может, и не повлияло бы, кто знает. Трудно ответить что-то определенное на такой вопрос, пока сама в этой ситуации не окажешься.
Есть прекрасная цитата: «Нельзя говорить «я никогда не убью», можно только сказать «я надеюсь не убить».
It`s My City