«Если мы всё это не опишем, то архитектура конструктивизма канет в Лету»

Конструктивистская архитектура считается одним из главных символов Екатеринбурга. Но часто эту фразу понимают декларативно, мол, есть — и хорошо. Уральский историк Константин Бугров и автор книги «Соцгорода Большого Урала» считает, что местные памятники советского авангарда нужно непременно изучить и сохранить. В разговоре с IMC он рассказал, как цитата Цицерона повлияла на его исследования уральского конструктивизма, почему Урал 1930-х похож на Дикий Запад и где в городе сохранился настоящий «старый Свердловск».

— Как ты пришел к исследованию конструктивизма? Я знаю, что вначале ты занимался совершенно другой темой.

— Это произошло само собой. Примерно 10 лет назад я защитил кандидатскую диссертацию по истории политической мысли XVIII века, это тема очень далекая от сегодняшней. После занимался темами, связанными с историей российской политической мысли Нового времени, например, исследованием идеологии республиканизма. И там я наткнулся на такую цитату Цицерона, объясняющему кому-то из своих соратников, что такое республика. По его словам, республика — это не только граждане, её защитники. Это все портики, акведуки, улицы, города, очаги, могилы предков и так далее. 

Меня это довольно сильно удивило, когда я подумал в таком контексте о Екатеринбурге. До этого я, сказать по правде, не считал город особенно красивым. Сравните-ка с Санкт-Петербургом — все знают и любят эпоху его роскошных зданий, например, Зимнего дворца, Екатерининского дворца, Петергофа. Но это знают все, поэтому говорить об этом не так интересно. 

А вот, например, наш Дом печати или жилые дома по улице Ильича на Уралмаше — их обычно не считают красивыми, хотя оценивают их важность. Когда начинаешь думать исторически, то категория эстетики уходит, всё становится красивым. Мы же сами определяем, что красиво, а что нет: гораздо интереснее то, что имеет специфическое значение в своей ситуации. Для одной ситуации важен дворец, для другой — окружающая нас жилая застройка, которая может казаться непримечательной. Так я превратился в поклонника конструктивистской архитектуры и начал её «собирать».

— «Собирать» в каком смысле?

— Начал изучать её в Екатеринбурге, потом в других городах. Собирал изображения, фотографии, заметки и книги. С помощью московских друзей узнал о сайте The Constructivist Project и провел кучу времени, включая Google Maps и находя там на глаз конструктивистские здания. Описывал их, сначала объекты на Урале, потом и по всей России. Так у сайта появилась внушительная база, и в какой-то момент количество перешло в качество. Вышло так, что я накопил массу материала, который поддается научной классификации. Особенно когда ты видишь не набор готовых примеров, на которых обычно раскрывают стиль, а конструктивизм целиком, на его «низовом» уровне. Есть очень ценные образцы, есть утраченные, такие как соцгород Соликамского калийного рудника. Несколько лет назад его снесли целиком, а Google-карта «помнит»: на ней они всё еще стоят, хотя самого его уже нет. Описывать, сохранять, классифицировать — в этом суть моей работы. 

— А почему ты как исследователь более ранней истории выбрал архитектуру авангарда, а не памятники XVIII века? В Екатеринбурге они тоже есть, и у них богатая история.

— Вот та самая цитата из Цицерона заставляет задуматься: «А что же здесь, в нашем городе, наиболее важно?». У нас не так много архитектуры раннего Екатеринбурга, эпоха XIX века представлена гораздо лучше, но всё это уже хорошо описано. Десять лет назад конструктивизм был недооцененной темой, потому и интересной и в то же время очень важной. Здесь был профессиональный вызов: не очень сложно обнаружить красоту старой церкви или усадьбы. Всем и так понятно, в чем там красота — постарались поколения искусствоведов, историков, художников. А вот сможешь ли ты интересно описать конструктивистскую заводскую баню или жилой квартал строчной застройки? 

— Есть такое утверждение: конструктивизм был идеологичен, новая архитектура насаждалась, её принимали, но она не воспринималась органичной. А как в обществе принимали авангард, если открыть старые газеты?

— Я не рассматриваю архитектуру авангарда только как стиль. Для меня это ещё и ситуация, в которой население города пыталось построить что-то кардинально отличающееся от предыдущего. Местные газеты того времени не знают об авангарде, конструктивизме или функционализме. Но они любят ставить фотографии новых зданий и описывать их: мы построили большие, красивые, современные и светлые дома. Посмотрите, как было раньше и как сейчас! Вдобавок, конструктивизм в СССР вписывался в мировые архитектурные тренды, а не был калькой с того, что уже построено. 

В смысле сочетания с тем, что было раньше, это был радикальный разрыв. Но к этому и стремились отцы советского авангарда. Очень трудно себе представить, что творилось в головах у людей, видевших, как строили такие дома. Ведь эта архитектура совпала с периодом форсированной урбанизации, когда города превратились из по-своему симпатичных и по-своему интересных мест, далеких от нашего представления о современном городе (большая часть из них была большими заводскими селами, как Нижний Тагил, например), в поселения, похожие на современный мегаполис. Общественный транспорт, высотная застройка, обширная система благоустройства — всё это случилось с нашими городами в пару десятилетий. Сегодня мы уже не испытаем того культурного шока, какими бы архитектурными изысками не потчевали Екатеринбург. 

— Расскажи о своем участии в The Constructivist Project: как ты туда попал и чем занимался?

— Я познакомился с ним благодаря Александре Селивановой, замечательному историку архитектуры и руководителю Центра авангарда на Шаболовке (сейчас у неё вышла книга о советской архитектуре постконструктивизма 1930-х с изумительными фотографиями). The Constructivist Project — это крупнейшая цифровая, картографированная база данных по советской архитектуре 1920-х — 1930-х годов. Проект делает с 2010 года Наталья Меликова, а в подготовке базы данных участвовали многие специалисты по авангардной архитектуре из разных городов. Я отвечал за провинцию, тогда как Москву и Петербург столичные коллеги заполнили сами. Когда на карту выкладывается несколько тысяч объектов, то начинаешь видеть их по-другому, очень четко. Вот рабочий поселок, вот пожарное депо, баня. На фотографии этого может и не быть видно, но по карте я вижу, что это единый массив домов 1930-х годов. 

Не все города равномерно описаны учеными: Уралмаш или Магнитогорск — известны до кирпичика, а города типа Лысьвы или совершенно поразительного Красноуральска — нет. А там полностью сохранился старый заводской посёлок с большим домом культуры, техникумом, с огромной конструктивистской баней (сейчас постройки не в лучшем состоянии). Если мы всё это не опишем и не классифицируем, то через какое-то время архитектура конструктивизма канет в Лету, и её будет трудно — или даже невозможно —  восстановить хотя бы в памяти. 

— На своей странице в Facebook ты выкладываешь много фотографий советского авангарда. Есть ли в России и СНГ города, похожие на Екатеринбург такой концентрацией конструктивизма?

— Самое крупной скопление такой архитектуры в Москве и Питере, но там это застройка окраин, рабочие посёлки. Когда в Петербурге едешь по красной ветке до метро «Нарвская», то как будто попадаешь домой: нет дворцов, каменных улиц, зато есть строчная застройка, озеленение, треснувший асфальт, памятник товарищу Кирову... 

Из городов с большим конструктивистским центром я бы назвал Екатеринбург, Иваново, Новосибирск и украинский Харьков. При этом наш город на этом фоне выделяется очень резко, потому что его застройка в центре самая впечатляющая. В полной мере ощутить этот масштаб можно, если видеть его в контексте. Свердловск — большая звезда, находящаяся в окружении маленьких звёздочек, таких как Каменск-Уральский, Красноуральск, Березники, Нижний Тагил, Челябинск, Магнитогорск, Златоуст. Все эти рабочие города были застроены в похожей манере, но в меньшем масштабе. В этом смысле становится видно значение архитектуры Свердловска, даже в период 1930-х, когда большая стройка идёт по всей стране. 

— Книга про уральские соцгорода стала для тебя этапом? Как думаешь дальше развивать эту тему?

— «Соцгорода Большого Урала» были попыткой привлечь внимание ко всему массиву того, что было построено в регионе в 1930-е. Сначала я её задумывал всего лишь как историко-архитектурный очерк, как описание накопленной базы материалов. Но как это обычно бывает, такой получилось только одна глава, остальные четыре — экскурс в сам контекст этой архитектуры. В работе над книгой я использовал газетные тексты, иллюстрации и фотографии. Оказалось, что вся тема гораздо шире, и можно не только описать построенные дома (тут баня, тут фабрика-кухня, тут банк, а тут жилмассив), но и увидеть, что это всё означало с культурной точки зрения самих творцов этих новых городов. Как они разработали собственную мифологию, кем они эти города населили, кого считали героями, а кого — злодеями. 

Большая часть этой идеологии и мифологии (в которую входила и архитектура), возникла на фоне жестокого стресса. Эпоха «Большой стройки» — первая пятилетка — шла неудачно, особенно на востоке страны. Ужасный голод, инфляция, всевозможные трудности — и в этой ситуации советские вожди пытаются «взбодрить» строителей отчаянной идеологической накачкой. Местная пресса — десятки и сотни журналистов, фотографов и художников — применяет всё свое мастерство, чтобы представить строительство нового в уральских образах. Именно тогда возникает понятие «опорного края». На фоне неудач в строительстве все стройки приобретают гипертрофированный образ. Например, Челябинский тракторный завод описывается в исключительно превосходных тонах: это не просто индустриальная стройка, а советский «Катерпиллер» (одна из ведущих мировых корпораций по производству крупнейшей спецтехники. — Прим.ред.). Даже в Америке нет такого гигантского завода. А у нас в Челябинске есть. 

Это означает, что раньше центром была Европа или США, а сейчас центр символически переносится сюда. И на это работает международная коммунистическая идеология: отсюда многочисленные заметки о делегациях иностранных «деятелей рабочего движения», которые везут с собой красные знамёна и вручают их лучшим строителям. Это значит: «Весь мир смотрит на вас». Ещё 15 лет назад никто не слышал о городе Надеждинске, а теперь весь мировой угнетённый рабочий класс смотрит на него, потому что пролетарии Серова (так стал называться Надеждинск с 1939 года) строят новый мир. И от того, насколько успешно они его построят, зависит освобождение всего рабочего класса. Такая же история с переименованием улиц — Роза Люксембург и Карл Либкнехт никогда в Свердловске не были, но их имена использовались, чтобы мотивировать строителей. Тогда это было важной темой.

— Как эта советская мифология жила дальше?

— Со временем она начала «остывать», часть элементов подверглась переоценке, но конкретно то, что произвели в эпоху строительства соцгородов, оказалось очень живучим. Тот же миф об Урале как опорном крае державы. Ещё в конце XIX века никто так не считал — Урал видели отсталой территорией, где когда-то раньше было крупное металлургическое производство. Он проигрывал более развитым регионам, а его наследие особо не ценилось. Тем более, оно ассоциировалось со страшным крепостническим прошлым времен Демидова. 

Советские пропагандисты создали новый образ края — как современного, технологичного места: седой Урал с его отсталыми заводами превращается в молодой и могучий. Частью его и стали соцгорода, пусть и затерянные посреди бескрайнего барачного моря. В годы войны эвакуированная интеллигенция утвердила этот образ. Помните, у Твардовского в «Василии Теркине» — «батюшка Урал», арсенал страны? А вот, например, картина инженера Харьковского завода имени Коминтерна Ивана Воскобойникова «Седой Урал куёт победу» (справа). Он был эвакуирован в Нижний Тагил, в свободное время занимался живописью и написал эту картину, будучи под впечатлением от места и местной же мифологии 1930-х. Интересно, что в Магнитогорске образ Урала — уже не старик. Там нет старого города, поэтому на памятнике героям трудового фронта рабочий — средних лет. 

Такие элементы культурного кода — и советский конструктивизм в том числе — имели проявления не только в авангарде, но и как неотъемлемая часть «уральскости», бренда индустриального региона — хребта страны, арсенала, кузницы, «опорного края». 

— Какие истории наиболее сильно запомнились тебе при подготовке книги?

— Я был удивлен, что пионер-герой Павлик Морозов занимал очень скромное место в культурной мифологии. Один из главных культурных мифов тридцатых годов на Урале был связан с другой трагической историей — с историей рабкора Григория Быкова. Корреспондент нижнетагильской газеты, он в юности был хулиганом, но под влиянием жены «перековался», освоил грамоту и стал журналистом. Попутно подвизался в «живой газете», театрализованном представлении, которое высмеивало жизнь и быт Высокогорского рудника. Позже он получил профессиональное признание и был убит из револьвера при странных обстоятельствах. Тут надо сказать, что все уральские соцгорода той поры были довольно опасными местами: там постоянно дрались, стреляли и убивали, у людей было много оружия, прямо как на Диком Западе. 

Над убийцами Быкова прошёл показательный процесс, правда, не до конца понятно, доказана ли была вина подозреваемых. После него Быков стал героем-мучеником. О его смерти писали газеты, а описание его похорон было совсем уж эпическим. К гробу, выставленному для прощания, приходили шахтёры в комбинезонах и с отбойными молотками на плечах. Партийное начальство (в том числе отец Булата Окуджавы Шалва Окуджава, парторг стройки Уралвагонзавода) стоит в карауле. Затем гроб кладут не на чёрный катафалк, а на красную пожарную колесницу и везут через весь город на кладбище. Плотину старого металлургического завода, обычно очень грязную (о чем часто писал сам Быков) за ночь вычистили, чтобы по ней прошла процессия — Быков словно бы и после смерти продолжил служить родному городу. В его честь назвали улицу (на фото слева памятник Быкову на одноименной улице в Нижнем Тагиле — прим.ред.), станцию тагильской узкоколейки... Эта история показывает, как используются мифологемы: Григорий Быков умер, но дело его живет. 

— Что можно сделать сегодня для сохранения конструктивистской архитектуры, чтобы она не осталась только в книгах и на фото?

— Прежде всего, я уверен, что нужно сохранять ее комплексами. Совершенно не годится выделять ряд наиболее ярких объектов, а остальными пренебречь. Наибольший интерес такие объекты представляют не как отдельные здания, а именно как комплексы. Екатеринбург обладает удивительным культурным эффектом, только его надо уметь увидеть — если вы пересекаете город из западной части в восточную, то вы совершите прыжок во времени. На западном берегу сохранились постройки XIX столетия, и здесь город похож на старые городки европейской части России с усадьбами, дворами, воротами, узкими тротуарами. 

Но когда вы переходите в восточную часть, то оказываетесь в Свердловске 1930-х. Здесь нет усадеб, нет старых дворов. Здесь больше зелени, а дома поворачиваются к улице не фасадами, а торцами строчной застройки. Вы прошли всего-то 500 метров, а попали из 1890-го года в 1935-й — а в Питере вы километрами будете шагать, и все будет 1890-й. Поэтому сохранять комплексы нужно целиком, как Городок чекистов. Или на Уралмаше — к сожалению, там утрачена больница, и сейчас это не полный «комплект» типичного соцгорода. 

Понятно, что нет такой силы, которая бы поставила все эти здания на консервацию. Им нужно жить, и лучше всего жить с сохранением первоначальной функции. Если это невозможно, здание можно переформатировать для других функций. Хуже всего, когда объект становится заброшенным — рано или поздно он рухнет. В этом смысле судьба «Дома печати» — удачная судьба. Это больше не промышленный памятник, но место, которое служит домом для большого количества заведений и маленьких бизнесов. Хуже ситуация с жилыми кварталами: Городком Чекистов или домом Госпромурала. Есть и положительный пример — ремонт Городка юстиции, заигравшего теперь совершенно новым светом. 

Наконец, я уверен, что такие здания должны сохраняться вместе с культурной памятью о том, что их окружало. Невозможно разделить: «Давайте оставим здесь конструктивизм, здесь напомним о победе в Великой Отечественной войне, а здесь про что-то ещё». Тема военного и трудового подвига, связанной с этим архитектуры, оказываются объединенными, а не противопоставленными. Грамотная политика сохранения увязывала бы его с историей индустриального наследия, с историей урбанизации и возникновения городского благоустройства, с той культурной мифологией, которая окружала соцгорода — и, наконец, с тем, как это «осевое время» (если позаимствовать выражение немецкого философа Карла Ясперса) определило сегодняшний облик нашего города.

Конструктивистская архитектура не успела пока «обрасти» своими понятными историями, как старый Екатеринбург с его купцами, заводиками, Маминым-Сибиряком или Метенковым. Несмотря на усилия историков, сегодня архитектура советского авангарда — дома без жителей. Это память о голоде и холоде первых пятилеток, массовых репрессиях, военных тяготах. Обращаться к этому пласту памяти стали недавно, и очень важно его сохранить. 

— Какое место ты покажешь первым своим знакомым, когда они приедут в Екатеринбург?

— У меня есть несколько вариантов, но давайте по гамбургскому счету. Это часть проспекта Ленина восточнее Оперного театра: от громадных домов-коммун (Ленина, 52-54) и Клуба строителей до Городка чекистов до площади Советской армии и Дома офицеров. Это старый Свердловск — вряд ли где-то ещё в нашей стране вы увидите такую застройку на парадном проспекте. И для меня это непопсовый взгляд на конструктивистскую архитектуру в городе. 

На обложке: Дворец культуры и парк в Березниках / Иллюстрация из газеты «Ударник» от 17 июля 1935 г.