Путь художника

3 августа исполняется 89 лет выдающемуся российскому художнику Виталию Воловичу. Почти всю жизнь Виталий Михайлович прожил в Свердловске и Екатеринбурге. В день его рождения ItsMyCity публикует воспоминания художника о городе, записанные писателем Анной Матвеевой.

Я родился не в Екатеринбурге, а в Спасске-Дальнем, но поскольку из восьмидесяти девяти лет восемьдесят пять лет я прожил здесь, то у меня есть все основания считать себя свердловчанином. Точнее, екатеринбуржцем!

Много лет тому назад в какой-то газете мне попался очерк французского журналиста Андре Вюрмсера. Про что именно он там писал, я не помню, но начало очерка меня тогда восхитило – да и сейчас кажется выдающимся. Вюрмсер писал о том, что родился в Париже, жил вначале в одном квартале, потом переехал в другой, третий – в общем, он подробно описывал маршрут своей жизни, который складывался по мере того, как автор менял свои места обитания в Париже. Заключалось всё это грандиозным пассажем: «Вот так рождаешься парижанином одного квартала, а умираешь парижанином всего Парижа!» Красиво! Но я, в принципе, могу сказать то же самое: детство моё начиналось на улице Февральской Революции, потом я пошёл в школу – и мы переехали на улицу Декабристов. Когда я поступил в художественное училище, мы перебрались на улицу Мамина-Сибиряка, когда женился – на улицу Ленина, а позднее – на Малышева. Вот так – жизнь я начинал жителем одного квартала, а умираю екатеринбуржцем всего Екатеринбурга!

Улица Февральской Революции. Площадь им. 1905 года. Улица Декабристов

Мне было шесть лет, мы с мамой жили на улице Февральской Революции. Была зима. Я играл на улице и вдруг увидел, как мимо проезжают сани с торфяными корзинами – раньше по городу ходили такие подводы с плетёными из ивы корзинами, покрытые брезентом и заполненные нарезанным торфом для топки. Я, чтобы покрасоваться перед девочками, запрыгнул на эти сани, скорчился, чтобы извозчик меня не видел и поехал – думал, где-нибудь соскочу. Но извозчик вдруг стегнул лошадь, и она поскакала невероятно быстро, сани выехали на какую-то оживлённую площадь, где было много машин и подвод... Сейчас я понимаю, что это была площадь 1905-го года. Потом лошадь поскакала ещё резвее – и это продолжалось долго, стало темнеть, был конец дня. Когда извозчик наконец-то притормозил, я свалился с этих саней и оказался, как я опять же сейчас понимаю, на улице Декабристов, у станции по предсказанию погоды. Там был тёмный лес, я оглянулся – всюду лес, тьма, никого нет. Тогда я дико заревел. Какая-то сердобольная женщина подошла ко мне и отвела в третье отделение милиции, которое находилось на углу улиц Декабристов и Мамина-Сибиряка – сейчас этой части улицы нет, всё застроено. Вот там, в отделении, я и просидел всю ночь, а под утро мама меня там отыскала. Страшно подумать, что она пережила...

Через некоторое время мама вышла замуж за Константина Васильевича Боголюбова, и он жил на улице Мамина-Сибиряка в доме 227 прямо напротив третьего отделения. Мы занимали комнаты во втором этаже, откуда я долгие годы видел всё происходившее во дворе милиции.

Дом-музей П. П. Бажова

В этом доме я бывал много раз – но не в музее, а в гостях. Мама брала меня с собой к Павлу Петровичу, позднее я бывал там уже один. Из семейной хроники я знаю, что присутствовал у Бажовых на каком-то юбилейном вечере, где был Георгий Константинович Жуков. Сам я этого уже не помню.

Мама умерла в 1950-м году, Павел Петрович ушёл вскоре после неё. Бажов очень нежно относился к маме, называл её – Клавочка, и на могиле сказал: «Клавочка, это я должен умереть, а тебе бы жить да жить...»

После смерти мамы я пришел к Павлу Петровичу, потому что знакомый чехословацкий художник Вацлав Фиала прислал мне свою книжку «Малахитовая шкатулка». Я показал эту книжку Бажову, он рассмеялся и говорит: «Да слушай, это что! Вот я тебе сейчас покажу японское издание». И принёс «Малахитовую шкатулку», где на суперобложке изображена Хозяйка Медной горы в кимоно, и с высокой прической, куда было воткнуто перо.

Усадьба Харитоновых-Расторгуевых

Важный адрес моего детства – Дворец пионеров, где я, напичканный романтическими идеями и начитавшийся рыцарских романов, занимался в кружке фехтования. А ещё при Дворце работал знаменитый по тем временам театр-студия Леонида Константиновича Диковского. Моя мама сделала по своей известной по тем временам книге «В гимназии» инсценировку, и она была поставлена Диковским. Актёры, занятые в спектакле, постоянно бывали у нас дома – помню красивую девушку Лялю Вороново, которая стала потом женой Диковского, и Мишу Гольдина, актёра, о котором все говорили, что он необычайно одарённый математик. Когда Гольдина призвали в армию, он уехал на фронт и, не доезжая до фронта, погиб, когда состав разбомбили. Человек с такими способностями отдал жизнь не за Родину, а погиб по нелепой, трагической случайности...

Во Дворце пионеров работали разные кружки, один из них – исторический – вёл Юсупов, который у нас в школе преподавал историю. Это был высокий, тощий, чёрный татарин необычайного темперамента. Когда он рассказывал нам о боях гладиаторов, то носился по классу, бил по партам указкой, закрывался воображаемым щитом – на нас это производило какое-то немыслимое впечатление!

Улица Мамина-Сибиряка

У моего отчима была потрясающая, невероятная библиотека, – помню коридор в квартире на втором этаже, где стояли шкафы, заставленные роскошными изданиями Брокгауза и Эфрона, шеститомник Шекспира, Жуковский, «История крестовых походов», Мильтон... Шекспир меня в детстве совершенно поразил, потому что там помимо самих сочинений были удивительные рисунки сэра Джильберта... Я стал рисовать именно под впечатлением от этих публикаций – и рисовал взахлёб.

Во время войны в Свердловск прибыли эвакуированные писатели, и у нас, в доме на Мамина-Сибиряка, собирались в одной компании Бажов, Листанов, Хоринская, Дижур, Шагинян, Гладков... Гости приносили с собой яичный порошок и самогон в разных сосудах. Мама добавляла в яичный порошок картофельную муку из очистков и выпекала одну большую лепёшку – все пили, мгновенно хмелели, закусывали этой лепёшкой, и начиналась интересная жизнь! Среди эвакуированных был художник Лемберский, и я показал ему свои рисунки. А рисовал я пёрышком, карандашами... Лемберский сказал фразу, которая меня потрясла: «Юноша, но ведь мир в красках такой интересный!» И тогда я стал рисовать красками.

Филармония. Улица Белинского

После окончания седьмого класса я решил поступать в художественное училище. У меня был близкий друг Юра Истратов, который впоследствии стал художником-постановщиком знаменитых фильмов Свердловской киностудии – «Угрюм-река», «Приваловские миллионы»... Мы с Юрой с пятого класса учились в одной школе, были влюблены в одну девушку и вместе поступили в художественное училище, которое находилось тогда в здании филармонии на улице Карла Либкнехта. Это были помещения на пятом этаже, над камерным залом, который был тогда занят кожевенным складом – у нас было три перегороженных комнаты, где располагались и библиотека, и места для занятий. Стёкла были выбиты, мы сидели в ватниках, вода в баночках замерзала, и мы черенками кисточек пробивали лёд, а в соседней комнате, за дощатой стенкой, постоянно шли репетиции.

Какой-то чтец, мастер художественного слова, репетировал «Графа Нулина» – и у него никак не выходило то место, где звучит: «Пощёчину, ещё какую!», «Нет, не так!». Вторая попытка: «Пощёчину, ещё какую!». Третья, четвёртая... Мы сдерживали смех сколько могли, а потом как грохнули!

Занимались мы в три смены, а когда заканчивали занятия и открывали двери, по перилам скатывались сотни крыс, обитавших на кожевенном складе. Вообще, крысы нас сопровождали постоянно — первое, что мы видели утром, когда приходили в училище, это несколько огромных ржавых крыс, которые обязательно сидели на натюрмортах из раскрашенных восковых яблок. Спокойно, никого не боясь, крысы сползали с натюрмортов и не спеша уходили за планшеты... Вообще, в Свердловске крысы были тогда везде – они вальяжно переходили дорогу, а на Шарташском рынке, куда я приходил за картошкой или делать наброски, кишели в лабазах.

На углу Декабристов и Белинского – точнее, почти на углу – стояли горсоветовские дома (они и сейчас там стоят), в одном из которых жил Юра Истратов. Я заходил за ним каждое утро, и мы, утопая в грязи, вместе шли по улице Белинского в училище. Белинского была тогда немощёной, чёрной, грязной, неосвещённой... Но Юра был невероятной аккуратности человек – ветхие брюки и заношенные пиджаки на нём были чисты и отглажены, а я был, конечно, вахлак абсолютный! Когда свет падал из окон, все девушки смотрели на Юру, а я от этого страдал.

Оперный театр. Парк Павлика Морозова

Я был помешан на Оперном театре, постоянно там торчал, ходил на все спектакли, и сам одно время учился пению. Голос потерял, когда пытался петь в парке Павлика Морозова на морозе – и заработал злокачественную ангину. Но любовь к опере, к нашему театру сохранилась. На третьем курсе училища я написал этюд: оперный театр, мокрый асфальт, фонари... На просмотр пришел Иван Кириллович Слюсарев и сказал, что хотел бы купить эту работу. Я ходил героем несколько дней!

Музей изобразительных искусств (ул.Вайнера, 11)

Почти наверняка это была государственная тайна, что в помещении картинной галереи на Вайнера хранятся сокровища Эрмитажа. Но мы откуда-то это знали! Во время войны здание стояло тихое, молчаливое, пустынное, с задраенными окнами, а вскоре после победы – я был тогда на третьем или четвёртом курсе – к нам пришли какие-то люди и попросили поучаствовать в деэвакуации сокровищ Эрмитажа. Мы с Юрой откликнулись. Пришли и увидели — вся Вайнера оцеплена, стоят военные, милиция, подъезжают грузовики с металлическими ободами, затянутыми брезентом. В галерее настежь распахнуты окна – и тут же лежат мешки с песком, которыми эти окна были закрыты в течение всей войны. Маленькие работы выносили через двери, а большие – в ящиках, через окно. Мы с Истратовым схватили какой-то ящик, и к нам тут же подскочила сотрудница Эрмитажа, молитвенно сложив руки:

– Мальчики, бога ради осторожнее, здесь «Блудный сын» Рембрандта!

У нас ноги подкосились! С этого момента происходила уже не реэвакуация, а жертвоприношение, молебен, что-то сакральное... А ведь это был плоский большой ящик, обитый жестяными ободами, – мы всего лишь силой воображения увидели, что он скрывает. И потом я на протяжении всей жизни, приезжая в Ленинград, приходил в Эрмитаж и всегда останавливался у «Блудного сына». Стоял и думал: какая всё-таки странная связь – несколько минут приобщения к тени великого произведения оставили ощущение, что ты принимал участие в его судьбе. Ты «Блудного сына» на руках нёс!

Здание музея на Плотинке – реконструкция Бори Демидова – открылось много позже, и главную роль в моей жизни играла Картинная галерея на Вайнера. Именно там стоял тогда Каслинский павильон, там проходили мои первые крупные выставки. Внизу был большой зал, где хранилось чугунное литьё. Павильон занимал много места, а по бокам висела графика. В 1973 году у меня там были выставлены иллюстрации к «Роману о Тристане и Изольде». Тогда мы познакомились с Валерием Карповым из Ирбита, и он купил у меня серию работ, а потом, как я позже узнал, два года отрабатывал на мотоциклетном заводе, читая лекции, чтобы вернуть эти деньги...

Как-то раз в Свердловск приехала комиссия из секретариата Союза художников России, и в зале каслинского литья висела работа художника по имени Остап Шруп. Это был знаменитый художник, однокурсник Миши Брусиловского – он жил в Тобольске, и почтовый адрес его выглядел так: Тобольск, Кремль, Шрупу. Дело в том, что Шруп просто жил тогда в здании Тобольского кремля. На год раньше его выгнали из Академии художеств, потому что на общем собрании он произнёс, будучи в подпитии, зажигательную речь о том, как одряхлел педагогический состав Академии, как он ничтожен. Он говорил: какие были раньше личности! А вы посмотрите на эти рыла, сказал Шруп, обводя широким жестом педагогов, сидящих в первом ряду. За это его и отчислили. Так вот, Остап Шруп стоял возле своей картины, а все московские начальники стояли к нему спиной, глазея на Каслинский чугунный павильон. Остап терпел-терпел, а потом сказал: «На что вы смотрите? Повернитесь сюда! Вы пялитесь на произведение рабского труда! Хотите увидеть произведение свободного художника?»

И показал на свою картину.

Старый Екатеринбург

Зелёная Роща. Улица Щорса. Усадьба Железнова. Дом Севастьянова

Когда-то давно я работал над путеводителями-справочниками по Свердловску: например, в 1956 году вышел путеводитель, к которому я делал рисунки пером. Но дальше издательского заказа и репортажного рисунка дело не шло, хотя рисовал я в городе достаточно много – на Уктусе, где жил мой друг Лёша Казанцев, на демонстрациях или на толкучке, которая находилась на улице Щорса, за нынешней автобусной станцией. Это была огромная площадь, занятая барахолкой: туда приезжали трамваи, набитые людьми, которые висели на подножках, и прямо от остановки до самого входа на толкучку сидели безногие, безрукие, перевязанные... Сидели на циновках или сложив костыли крест-накрест, бросив ватники...

Старый Екатеринбург я начал рисовать так. Начиная с 1954 года мы с Лёшей Казанцевым почти каждый год до его смерти в 2002 году обязательно уезжали на месяц на этюды. Уезжали, как правило, далеко – на Памир, в Саяны, в Прибалтику, в Карелию, в Среднюю Азию, в Иерусалим... И вот однажды так получилось, что мы не смогли никуда уехать, уже не помню по каким причинам. Это было, кажется, в 1975 году. Я ему говорю: Лёшка, это святое время, мы должны писать, даже если не уедем. Вот так мы стали рисовать Свердловск, и, в общем, я с первого раза этим очень увлёкся – ведь старины здесь тогда ещё была тьма тьмущая. Да, прежней улицы Февральской Революции уже не было, но ещё оставались Шейнкмана, Красноармейская, старые деревянные дома... Я рисовал их просто с восторгом, быстро поняв, как это интересно. Но когда наступили новые времена – 1980-е и, особенно, 1990-е, надо было как-то жить, и я распродал все эти работы за сущую дешёвку. Ну и раздарил тоже многое. Шёл на день рождения – дарил, и не хватало ума даже сделать с них фотографии. Потом я понял, что надо хотя бы фотографировать рисунки. В 2002 году при помощи Марины Голомидовой мне сделали первую монографию, и я отдал за это восемьдесят работ, в том числе – полтора десятка очень неплохих пейзажей Екатеринбурга. Сейчас один человек пытается разыскать эти работы и хотя бы отснять их.

Я любил рисовать Зелёную Рощу – там был собор Александра Невского, старые стены... Как только где-нибудь появлялся намёк на старую крепостную стену, я просто шалел от восторга.

Нравилась мне и псевдоготика – дом Железнова на Розы Люксембург, дом Севастьянова.

Я ведь в детстве был абсолютно помешан на средневековье – делал зáмки, мечи...

Скульптурная группа «Горожане» (пр. Ленина, 81)

Таня Егерева, руководитель галереи «Татьянин день», дружила с Герой Метелёвым, и когда его не стало, Тане пришла в голову мысль каким-то образом его память увековечить. Все мы были в одной компании – Таня, Гера Метелёв, Миша Брусиловский и я дружили со скульптором Андреем Антоновым, из мастерской которого мы практически не выходили. Андрей в своё время сделал с меня, Брусиловского и Метелёва три скульптуры. У меня, кстати, была такая отливка, не знаю, куда делась со всеми переездами. Замечательные были фигуры – три характера, три персонажа. Таня предложила Андрею – давай сделаем такую скульптуру! Всё, что связано с пробиванием земельного участка, с оплачиванием работы, сделала она – это её личная инициатива, мы здесь были с боку припека, как будто случайно в кустах оказались. Геру-то я знаю с десятилетнего возраста, точнее, он меня знает с десятилетнего – мне тогда было двадцать и для меня он был мелюзгой.

Много лет подряд я вёл такой образ жизни: вставал, пил кофе, шёл к Мише Брусиловскому, пил у него кофе, потом мы шли на улицу Сони Морозовой, в мастерскую к Андрею – там тоже пили кофе... И видели, как продвигается работа над скульптурами. Лепка начинается с каркаса: вместо рук – палка, вместо носа – палка. Мы катались от хохота, когда это видели, – получилось невероятно похоже, хотя это был шарж! После стало появляться сходство физическое, и исчезать сходство метафорическое. Я говорю Андрею, ну что ты делаешь! Ведь какие были характеры на уровне каркаса! И почему ты сделал меня лишь чуть выше Миши, я же все-таки метр восемьдесят пять по военному билету! Андрей скептически хмыкнул, подвёл меня к какой-то стене, измерил – и выяснилось, что я на шесть сантиметров уменьшился за эти годы, жизнь меня доконала, атмосферный столб давил. Потом я спросил, зачем он меня сделал горбатым, а Миша сказал – скажи ему спасибо, что не двугорбым! Сначала мы смеялись над этим делом, но когда Андрей стал набрасывать глину, скульптуры постепенно приобретали тот вид, который имеют теперь. И стало возникать странное ощущение – я понимал, что моя бессмертная душа не может находиться в куске глины, но тем не менее всё равно на это смотрел, испытывая некоторое волнение. Каждый раз, когда мы шли к Антонову и он открывал дверь, я спрашивал с тревогой:

– Ну, как он?

Типография «Уральский рабочий»

На верхнем этаже типографии «Уральский рабочий» располагалось Средне-Уральское книжное издательство. Я ходил туда много лет, и у меня там были поразительные встречи. Однажды познакомился с замечательным художником Давидом Шимилисом. Он несколько лет воевал в финскую войну, прошёл всю Отечественную, а потом окончил текстильный институт и стал главным художником Дома моделей над ГУМом. Я, когда бывал в Москве, туда часто к нему приходил – он вызывал к себе совершенно потрясающих девочек и распекал их со страшной силой за какие-то их оплошности. Я говорил — Давид, да как ты можешь с такой девушкой так разговаривать, спятил, что ли?

Так вот, в издательство я пришёл сдавать иллюстрации к книге Вершигоры «Люди с чистой совестью», где были лётчики, самолёты, партизаны и так далее. Захожу в кабинет к Александру Соломоновичу Ассу – светлейший был человек, близкий друг моей мамы, первый издатель Бажова ещё в «СвердлГИЗе», так называлось тогда издательство. В кабинете у него сидит элегантнейший, безукоризненно одетый джентльмен – и Александр Соломонович мне говорит, знакомься, это художник из Москвы, Давид Шимилис. Я с волнением и трепетом разложил на столе свои рисунки, а Давид, взглянув на них, молча отвернулся. Я подумал: ну, всё. А потом через несколько лет, когда мы уже стали очень близкими друзьями, я сказал: ну и свинья же ты, Давид, ты ведь мне столько переживаний тогда доставил. Он рассмеялся: да ты что, серьёзно? Ты так это прочёл? Сейчас я тебе расскажу, как это было на самом деле! Я провёл в окопах чёрт знает сколько времени, окончил институт, много лет учился делать книжную графику – и вдруг приходит молодой парень и показывает такие рисунки, что ясно – он уже мастер!

Музей Эрнста Неизвестного (ул. Добролюбова, 14)

С Неизвестным я был связан изначально потому, что наши мамы близко дружили. Позднее к этому добавился интерес к художнику, который уже успел сделать так много! У Эрнста была удивительная способность к постоянной самореализации вне зависимости от того, что именно он реализует: в пьянстве, с женщинами, в написании эссе, в устной речи, в творчестве – это была мощно спрессованная потребность, необходимость и умение быть невероятным! Сумасшедшая энергия! Он был всего на три года старше нас, но он прошёл фронт, вернулся с того света. Был широкоплечий, крепкий, невысокий и, улыбаясь, словно приклеивал улыбку к лицу.

В 1990-х Эрнст привёз в Свердловск свой проект памятника репрессированным – и в мастерских художественного фонда уже стояла рабочая модель. Мы приходили туда в скульптурный цех к Эрнсту, видели, как он работал. Когда Неизвестный уехал, началась омерзительная антисемитская история – в прессе появились оскорбительные статьи о том, что еврей занимается жертвами репрессий... А перед этим тогдашний директор музея Свердлова (музей как раз реконструировали) сказала мне – мы готовы весь наш новый этаж отвести под Эрнста Неизвестного, но поскольку с экспонатами проблема, вы спросите, сможет ли он прислать хоть что-нибудь? Я написал Эрнсту письмо, что вот такая история, сможешь ли ты прислать даже не скульптуру, но хотя бы печатную графику, для того чтобы каким-то образом наполнить этот музей. Эрнст был очень рад, потому что в стране его не признавали много лет, – и вот, наконец, всё это закончилось... И вдруг началась новая история, местного масштаба – но ничуть не менее отвратительная.

Уже в новое время екатеринбургский Музей современного искусства по просьбе Британского совета сделал небольшую выставку Неизвестного. И я тогда подумал – двадцать с лишним лет прошло после той позорной истории, тогда с музеем ничего не вышло, так, может, сейчас выйдет? Я написал письмо губернатору, Миша Брусиловский тоже его подписал – и через министерство культуры мне устроили прием у Куйвашева. Он меня принял и сразу понял, какой это будет политический жест. Да, сказал губернатор, мы в это дело включаемся. Он говорил с Анной, женой Эрнста (сам Неизвестный был тогда после операции, общаться не мог). Когда дата открытия музея уже была назначена – 9 апреля, 2013 года, в день рождения Эрнста – губернатор позвонил Анне и попросил прислать скульптуру «Сердце Иисуса», такая есть у Папы Римского. Анна сказала, что скульптура сейчас находится в Сингапуре на выставке и, если отправить её пароходом, к сроку не успеет. Тогда губернатор прислал за ней самолёт – он, действительно, сделал всё возможное, и в Екатеринбурге открылся музей Эрнста Неизвестного.

Музей Миши Брусиловского (ул.Энгельса, 15)

Эта история началась довольно давно. Когда ещё только задумывался Ельцин Центр, шли разговоры о том, что там будет огромная площадь и надо думать, чем её заполнить. Была идея сделать постоянную экспозицию художников ельцинского периода, но всё это было тогда в порядке кулуарных разговоров. Позднее я написал письмо в краеведческий музей, чтобы там рассмотрели вопрос о появлении в Екатеринбурге Квартала художников, который включал бы в себя и министерство культуры, которое тогда только собиралось въезжать в новое для них здание. Было бы прекрасно, если бы все эти старинные особняки, включая тот, где находится музей Эрнста Неизвестного, входили бы в Квартал художников.

Ничего из этого не получилось.

О музее Брусиловского достаточно часто говорил Женя Ройзман, у них с Мишей образовались личные отношения: он покупал у него работы, Миша многое ему дарил, и Женя время от времени заговаривал про музей. Когда Миши не стало, Женя открыл этот музей на первом этаже своей «Невьянской иконы» – это целиком его идея и реализация.

Мастерские. Союз художников (ул. Куйбышева, 97)

У нас была достаточно неподвижная среда, я имею в виду художников, но с приездом в Свердловск Миши Брусиловского это изменилось. Раньше всё было на уровне покоя, мира и общих убеждений – соцреализм, Соломаткин, Пряничников и всё такое. А Миша в 1958 году привёз с собой вольный дух Ленинграда. Брусиловский начинал как абсолютный академик, но в нем уже чувствовалась внутренняя свобода, он свободно обращался с формой, и вот он стал заниматься иллюстрациями в книжном издательстве, в «Уральском следопыте» появлялись его рисунки. Затем он сделал книгу Свицкого «История моей жизни», и это как раз совпало по времени с той историей, когда его обвинили в формализме... Долгое время своей мастерской у Миши не было и он жил у меня, в маленькой мастерской при Союзе художников на Куйбышева. Потом ему дали крохотную 9-метровую мастерскую на Декабристов.

Свердловские мастерские – это был дух братства, желания выяснить истину... Тогда ведь не было плюрализма и лояльности по отношению к чему угодно, все пытались составить своё мнение... Споры, сумасшедшее пьянство по мастерским, обсуждение того, кто что сделал... У меня собиралось иногда по семьдесят человек на какую-нибудь послевыставочную пьянку – стояли в коридорах, на лестницах, жуткое дело! Мастерские были тем местом, которое формировало художников. Все показывали друг другу работы, горячо спорили, были откровенные разговоры за полночь, были поездки в Уфу, Челябинск, Пермь. По малейшему поводу мы ездили в Москву, когда кто-то из знакомых устраивал там свою выставку. Это было настоящее братство художников, неповторимое. И Союз художников Екатеринбурга в этой своей части стал притчей. Если у кого-то появлялся в гостях важный человек, его сразу же знакомили со всеми, не так как сейчас. Дружество было если не выше любви, то уж, по крайней мере, равным ей.

А мастерские были частью нашей узаконенной территории. Не надо было созваниваться, прежде чем прийти, – можно было явиться в любой час дня и ночи. Гера Метелёв однажды пришел пьянющий и с велосипедом. Я открыл – он отстранил меня, прошёл вместе с велосипедом в комнату, закрыл дверь... Слышишь падение тела, наутро возникает беседа – и это нормально!

Приходилось устраивать дни рождения на семьдесят-восемьдесят человек, а ведь купить ничего нельзя было – и тогда Мосин ехал в Тобольск за каким-то мясом, Лёша Казанцев доставал какую-то рыбу. Это была вольница и абсолютная необходимость друг в друге. Это было, правда, прекрасное время. Золотой век. Нами интересовались...

Ко мне в мастерскую – на Ленина, Малышева, Луначарского – приходили Смоктуновский, Гафт, Юрский, Шарко, Белла Ахмадуллина... Приезжал грузинский театр «Руставели».

А сейчас в мастерские друг к другу никто не ходит.

Свою первую мастерскую, я получил, когда мне шёл уже четвёртый десяток. Мы жили на улице Мамина-Сибиряка, в двухэтажном доме. У нас росла дочка, у соседей – двое детей, стоял шум-гам, и только когда все ложились спать, я садился и до шести часов утра работал. Когда я получил ту крохотную мастерскую, то несколько лет, приходя туда утром и вставляя ключ в дверь, расплывался в идиотской улыбке блаженства: я один в мастерской!

Иногда уходишь из дома в мастерскую в тяжёлом настроении, думаешь, да провались ты всё, уже ничего неохота – но здесь за десять минут всё меняется. В мастерской столько надышано, столько наговорено. Эх, если б можно было оживить верхние слои атмосферы и услышать всё, что здесь произносилось...

Записала Анна Матвеева

Рисунки Зинаиды Макаровой

Текст, который вы прочитали, увидел свет благодаря поддержке жилого комплекса «Макаровский» (проект реализуется Уральской горно-металлургической компанией). Это современный жилой комплекс бизнес- и элит-класса, расположенный в самом центре Екатеринбурга – на набережной Городского пруда. Панорамные виды на реку Исеть и деловой комплекс «Екатеринбург-Сити» вряд ли оставят вас равнодушными. Подробнее о проекте вы можете узнать на сайте жилого комплекса «Макаровский».